Как болеть и умирать на российской улице
Представьте, что вы обожгли ногу — например, пролили на себя чайник крутого кипятка или наступили в костер. Сначала кожа краснеет, зудит, горит изнутри. Вы покупаете мази от ожогов — они не помогают. Пытаетесь записаться в поликлинику — вам отказывают, нет мест, все врачи заняты на полгода вперед. Появляются волдыри, нога нестерпимо болит, вам сложно ходить. Вы добираетесь до травмпункта, но вас не принимают — врач загружен, медсестра заболела, в коридоре огромная очередь. В аптеке закончились все бинты и антисептики — вам нечем обработать ожог. Обезболивающие не продают без рецепта, а рана уже воспалилась. Инфекция проникает в кровь, подскакивает температура, падает давление, вам нечем дышать, сердце бешено колотится, мысли путаются — сепсис. Вы вызываете скорую, но она не приезжает. Добираетесь до больницы сами — вас не осматривают, не дают лекарств, отказываются класть в стационар. Нет коек, нет мест, нет показаний к госпитализации. Просят покинуть приемный покой. Идти вы уже не можете. Просто садитесь на больничное крыльцо. Потом ложитесь. Потом теряете сознание. Сложно представить, что с вами это произошло? Но это — повседневная жизнь человека без документов в 2021 году. Например, бездомных. Таких людей в России не лечат — ни в поликлинике, ни в травмпункте, ни в больнице. Я решила разобраться, почему. Ниже будет много знаков, смерти и тлена — настоящего, а не метафорического.
Борис
— Борис, на! Тебе одеколон. Ярко-зеленая мятая коробка проскальзывает в дыру чугунной ограды привокзального сквера. “Спасибо, Андрей!”, — из-под козырька черной бейсболки и низко надвинутого капюшона Борис улыбается треснутыми губами, всем своим темным, как у тибетца, лицом. — Это Андрей, смотрящий за лагерем был в Самаре. Я тоже в лагере был, в Северном Казахстане. 30 лет уже на улице живу тут в Саратове”. Борис приподнимается на “кровати” — куртке, брошенной прямо на траву — и провожает друга глазами, высматривая его в вокзальной мешанине рук, ног и чемоданов. Вообще Борис не очень любит общаться, поэтому не прижился в соццентре для бездомных. “Там одни бывшие уголовники. Придираются: “Почему не разговариваешь с нами?”. Белая ворона, волк-одиночка и так далее. Че надо? Я не хочу, нет желания общаться. Я сам себя ненавижу. Сам себя ненавижу”, — объясняет Борис.
Он сжимает пальцами голени, в складках кожи черная пыль и засохшая кровь. Перекладывает затекшие ноги, одну за другой. Под синтетическими носками, когда-то найденными в мусорке, обожженная кожа застыла неровными заплатками. В хороший день ноги отказывают каждые 100 метров. В плохой нужно ждать Андрея — иногда он что-то приносит, иногда нет.
Борис бережно укладывает коробку с одеколоном на траву рядом с пакетом “Глория Джинс”, ополовиненной бутылкой газировки, упаковкой сухой лапши. Возле лапши небольшая лужица свежей рвоты.
— Я поел — меня вырвало. Похмелье. Я пью рябину, вишню, клюкву на коньяке. Сколько времени щас? Можете сходить, я деньги дам. Мне выпить надо. Я бы сходил, но сил нет. Ослаб совсем, не ем ничего. Тошнит, не могу. Выпить хочу, а идти надо. Ноги гудят, судорогой сводит. С этого ожога все пошло. На трубы спать ходил, когда холодно, когда дождь, когда сыро. Фанерой накрыл, палок накидал, кирпичей, чтобы не унесло. Там обжегся. Зимой было, зимой долго заживает. Самолечением начал заниматься, взял в аптеке, че надо. Мне надо было уколы колоть, системы ставить, а я — мази, перекись водорода, “Фурацилин”. Пошел к хирургу в поликлинику, когда уже хромать начал. Чтобы он посмотрел, какие-то лекарства, может, выписал для пропитки-подпитки. Он мне: “Паспорт, полис есть? Нет? Иди отсюда”. Меня выгоняет из кабинета. Я не человек что-ли? Ну, бомж, но я гражданин Российской Федерации. Нет у меня паспорта! Где я его возьму? Старый паспорт был, форма №1, СССР. Российский я не получал. Это надо за фотографией идти, пороги обивать, паспорт-маспорт получать. Хождение по мукам.
— А если бы вы могли сейчас полечить ноги..?
— Че щас лечить? Я иду, у меня начинает болеть, ломать, крутить — я ложусь, не могу. Зима не зима, на снег ложусь, на лавку. Боль утихает — дальше иду. Пройду 50-100 метров, опять ложусь, не могу наступить на ногу. Уже запущено.
Почему так?
“Для поликлиники с финансовой точки зрения больной без документов, увы, не существует — это проблема”, — говорит доктор Иван Васильев. Он работал на скорой и в кабинете неотложной помощи в поликлинике. Васильев говорит, что на каждого пациента оформляют электронный статистический талон. Его можно завести только если есть паспорт и полис ОМС. Если статистического талона нет, то поликлиника не получит от страховщика деньги за лечение.
По Конституции право на бесплатную медпомощь имеет каждый. В реализации своих прав и свобод все равны независимо от имущественного положения, места жительства и других обстоятельств. Основные права и свободы неотчуждаемы и принадлежат всем от рождения. Но без полиса ОМС по закону можно получить только экстренную помощь, “оказываемую при внезапных острых заболеваниях, состояниях, обострениях хронических заболеваний, представляющих угрозу жизни пациента”. По сути экстренная помощь — это спасение жизни. Ее может оказать бригада “скорой”, врачи в приемном покое или в отделении в случае экстренной госпитализации. В амбулаторной службе человек без документов не получит даже обезболивающее — боль как таковая жизнеугрожающим состоянием не является, исключение — болевой шок тяжелой степени.
Бездомный человек может обратиться в специализированный здравпункт или медпункт — там принимают бесплатно и без документов, проводят санобработку, осматривают, диагностируют, выдают направление на госпитализацию. В России их можно сосчитать по пальцам.
Существует несколько проектов уличной медицины, когда медики выезжают на стоянки бездомных, осматривают их, оказывают доврачебную помощь, дают лекарства, помогают лечь в больницу. В Москве и Санкт-Петербурге работают “Ночлежка” и “Благотворительная больница”, в Тюмени — “Будущее начинается сейчас”, в Челябинске — “Другая медицина”.
По словам руководителя “Другой медицины” Евгения Косовских, бездомные люди часто не обращаются за помощью даже в самых крайних случаях, потому что знают, что не смогут ее получить, и научаются равнодушию к своему здоровью — “может ходить на одной пятке — ходит”. “Это дико страшно. Человек говорит: “У меня нога что-то болит”. Снимает 15 грязных носков, а последний не может снять, потому что он прилип к стопе. Ты ему помогаешь, аккуратно сворачиваешь, снимаешь, выворачиваешь и видишь, что на ноге осталось три пальца, а два просто лежат в носке”, — рассказывает Евгений.
Косовских, ссылаясь на наблюдения патологоанатомов, называет сепсис главной причиной смерти людей, живущих на улице — из-за нарушений работы иммунной системы бездомный может умереть от простой раны. Другая не менее серьезная причина — переохлаждение.
Валерий Борисович и Славик
— Если бы меня не забрали, я бы умер. Я замерзал же. Идти некуда было, на остановке меня подобрали. Нигде не пускают, подъезды все закрыты, на вокзал без билетов не пускают. Такое скитание.
Валерий Борисович испуганно улыбается, брови виноватым треугольником подпирают сухой старческий лоб. Прокатывает ладони по выглаженным стрелкам брюк (готовился к приезду журналиста), потом поднимает на меня глаза — серо-голубые зрачки затянуты молочной пленкой. На обоих — катаракта. Сколько он прожил на улице, неизвестно — от вопроса молочная пленка мутнеет, мокнет. Больше года назад понял, что ничего не видит — туман. Ноги в болячках от “трубных” ожогов не слушались. Врачи спрашивали: “Документы есть? Нет? Иди”.
— Мы его забрали с остановки вот такого — учредитель саратовского благотворительного фонда “Линия добра” Максим Волков показывает фото в телефоне — глаз заплыл под темно-фиолетовым синяком, бровь разбита, ссадина на лбу, кровь на щеке, кровь на переносице. Падал. Ослеп и падал.
Сотрудники “Линии добра” помогли Валерию Борисовичу восстановить паспорт, договорились с хирургом-офтальмологом, возили на обследования, нашли жилье. Без сопровождающего ничего не добиться — “дверь перед носом захлопнут, и все”. “От вас дурно пахнет, покиньте помещение”, — густым влажным басом цитирует другой подопечный “Линии добра”, Славик. Славик сильной, огромной рукой великана подает мне чашку с чаем, макушка почти под потолком. Славик “25 лет сам себя не видел” — был в колонии, в реабилитационных “центрАх” для зависимых, в двух шагах от смерти. Однажды Славика выгнали прямо из приемного покоя.
— У меня была алкогольная зависимость. Приходилось вызывать скорую, потому что я просто чувствовал, что умираю. Такое состояние коматозное. Приезжала скорая, забирала меня в больницу, и часов в пять-шесть утра меня чуть ли ни на пинках выгоняли из больницы, так как у меня не было ничего, ни полиса, ни документов. Как бы я ни просил: “Оставьте, мне плохо”, они чуть ли не матами просто брали и выгоняли. “Либо мы сейчас вызовем ГБР, либо милицию”. Зачем мне эти проблемы, я и так весь в проблемах. Я выходил, дожидался трамвая, ехал куда глаза глядят, искал какой- то ночлег, какое-то лежбище, где-то согреться. Это был кошмар, капкан, какой-то ужас.
Почему так?
По словам Евгения Косовских, выгнать бездомного человека из приемного покоя, не оказав никакой помощи — стандартная практика в российских больницах. “Бездомному обязательно нужно провести санобработку, побрить, постричь, вывести вшей, переодеть во что-то. В фондах больниц нет вещей для бездомных людей. Санитарки и медсестры в приемных покоях и так замучены, они не хотят еще и с этим мучаться”, — объясняет Евгений.
За сутки через приемное отделение одной из российских больниц госпитализируется 100-130 пациентов, еще 50 получают амбулаторную помощь. По нормативам в приемном отделении больницы на 125 коек — одна медсестра и две санитарки.
Врачи не хотят принимать бездомных в отделения — это трата ресурсов, которые больнице никто не возместит. Лечение больного без полиса ОМС в стационаре оплачивается из бюджета региона по программе госгарантий. Юрист профсоюза “Альянс врачей” [минюст считает его некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента] Александр Генералов говорит, что эти средства рассчитаны на тех, кто “хоть как-то зарегестрирован в регионе” — то есть на тех, у кого есть паспорт и прописка. Бездомных в этом списке нет.
“Возиться с бомжом” не хотят ни врачи, ни “домашние” больные. Пациент одной из московских больниц описал соседство с бездомными в отделении так: “…ночью они ж и по башке могут чем-нибудь двинуть. Со всех сторон кто-то охает, выставляет свои гнилые руки и ноги …. в общем Босх отдыхает. <…> Просто все это может кто-то чешется, кто-то бродит стреляет сигаретки или просто ходит туда сюда<…> Это может привести к тому, что перекалечат этих бомжей нормальные мужики, которые все это наблюдают, ну всему предел есть, сидеть потом из-за этой ЭЛИТЫ тоже желания нет, но чисто инстинктивно народ уже на пределе”.
По словам Косовских, бездомных часто бьют и свои, и “домашние”. Первые — за место на теплотрассе, вторые — ради развлечения. Лечить их рассечения, ушибы и сотрясения негде и некому.
Геннадий Васильевич
Я в такие случаи много попадал, но я как-то выживал. Один раз отдубасили ночью. Я тогда уже на улице жил, и знакомый меня пустил свой дом посторожить. [Приехали] алкаши знакомые, их двое было, еще двое в машине сидели. Ничего не забрали из дома, только меня отдубасили. Они знали меня прекрасно, меня весь район знал. Они по помойкам ползали, деньги пропивали, а я ходил во всем чистом. Я не пью, выпью, только когда концовка моя придет. Они завидовали.
Геннадий Васильевич давит пустыми деснами хлеб и кашу от “Пищи жизни” [Межрегиональная благотворительная организация, регулярно раздает горячие обеды бездомным и малоимущим] покрытые несмываемым уличным загаром скулы ходят вверх-вниз под плотной сеткой морщин. Я смотрю на его выглаженную клетчатую рубашку, на пиджак с чужого плеча, на черные вельветовые клеши, вижу крошки и стесняюсь сказать, чтобы отряхнул. За 22 года на улице его ни разу не видели пьяным или грязным. Сколько раз за эти 22 года его били, он не знает — потерял счет. Говорит, что никогда не бегал и не просил пощады. Вставал, отряхивался, подбирал с земли очки, выплевывал зубы, думал — убьют и ничего, так даже лучше.
— Мне те алкаши голову пробили стояком от печки. Хотели придушить. Сутки провалялся без сознания, кровью истек просто. А потом поднялся маленько, у меня вода была. Я умылся, привел себя в порядок, костюм одел чистый, смотрю — соседи стоят на машине. Я подошел и уже сил нет, говорю: “Скорую помощь позовите”. Меня привезли, голову обстригли, обработали, забинтовали. Сказали — мощное сотрясение. И говорят: “Все, иди”. А у меня сил нет. Крови много потерял, и башка вся разбита. Выгоняют меня, а там ступеньки в больнице. Я говорю: “А можно я здесь пока посижу? Идти-то некуда. Да я и не дойду никуда”. “Ну сиди”, — говорят. А тут как раз выходят больные курить. Видят — я забинтованный сижу. Они шорох там навели и сразу санитары пришли, диван освободили мне в коридоре. Меня сразу под капельницу, я там пять суток лежал. То белую, то красную плазму в систему втыкали. Один раз в сутки давали мне кашу, а больше не кормили. А после говорят: “Держать тебя больше не можем, иди”. Там церковь у нас стоит, я у церкви у забора валялся. В крапиве. Через меня люди перешагивали. Дворник мне еду вытаскивал. Ходить я не мог, все разбитое, сил не было. От этого шрам на лбу до сих пор остался.
Геннадий Васильевич сейчас живет в квартире — несколько месяцев назад знакомая пустила ночевать. Он уходит от нее спать на лавочку — не уживаются. Если выгонит — больше не вернется, лучше замерзнет. Однажды его вытолкали на мороз с вокзала, и он всю зиму простоял в тоннеле. “У нас зимой до минус 40, я выживал. И в снегу спал, и в лесу спал в одном пиджаке, пока земля льдом не покроется, колом не встанет. Ночью лежишь, куришь и 100 грамм конфет сосательных берешь, смородина там, — вспоминает он. — Не здоровье богатырское [помогло], а равнодушие людей. Тех, которые дома живут. Когда ты замерзаешь, а тебя начинают осуждать, этот гнев, злость внутри распирает и горит тело все. И ты от этого не замерзаешь. Я хочу на войну пойти. Дам объявление — смертник ищет работу. Там деньги дадут, можно хотя бы месяц спокойно погулять, досыта нажраться, отоспаться, а там можно уже и умереть. Когда жизнь не красит уже ничего, жить вообще не охота.
Вместо финала
“Когда мы три года назад спрашивали бездомных, о чем они мечтают, они говорили: “Я мечтаю поскорее умереть”, — говорит Евгений Косовских из “Другой медицины”. — Когда бездомного человека спрашиваешь: “Как твое здоровье, как у тебя прошла неделя?”, он вспоминает, что у него есть здоровье, понимает, что он кому-то нужен. Он частично выходит из депрессии, лишний раз на трубу не ляжет, понимает что прижиматься не надо крепко, лучше взять у нас одеяло. И потом он говорит: “Я бы работу поискал, я женщину нашел, нам бы куда-то переехать, в какую-нибудь комнатку”. Мы не планировали никого социализировать, это уже побочный эффект, который сам собой получается”.
Уличные врачи сегодня — единственные, кто в России занимается системным медобслуживанием бездомных. Но сейчас они вне закона. Медики, которые выезжают на теплотрассы и в подвалы, работают в серой зоне — понятие “уличная медицина” не закреплено в законодательстве. Специалисты “Другой медицины” обрабатывают бездомным раны прямо на их стоянках, привозят обезболивающие, антисептики, бинты и антибиотики. Тех, кому невозможно помочь на месте, врачи отвозят в больницы и настаивают на госпитализации. Юридического статуса у их работы нет. Евгений объясняет, чем это чревато: “Какой-нибудь депутат перед выборами решит вывести всех нас на чистую воду, чтобы получить за это какие-нибудь звездочки”.
Евгений с коллегами из “Ночлежки” других профильных НКО разработали стандарт уличной медицины. Они надеятся, что стандарт примут, а в Федеральный закон “Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации” внесут поправки. В других странах уличную медицину уже легитимизировали. Например, в Лос-Анджелесе служба Keck Street Medicine добилась внесения поправок в законопроект о медицинском обслуживании бездомных, закрепив за уличной медициной законный статус.
Косовских открыл в Челябинске специальный кабинет для бездомных, где есть лаборатория и перевязочная, принимает ЛОР, дерматолог, хирург и другие узкие специалисты. “Я понимаю, что государству нет необходимости помогать таким людям — работать они не будут, налоги платить не будут, чего от них ждать, зачем им помогать?”, — говорит Евгений, — “Но мы помогаем другим странам, мы такая гуманная страна, почему мы не можем помочь своим гражданам, которые живут на улице? В 21 веке у нас человек умирает под окнами от простой ранки. Почему так?”.
Автор текста: Анна Воробьева
Впервые текст опубликован в двух частях частях на портале «Такие Дела»
Иллюстрации для No future сделал Паша Barli
Чтобы чаще публиковать материалы нам нужны ваши пожертвования. Их мы потратим на гонорары авторам, фотографам и иллюстраторам. Ниже есть форма для пожертвования любой суммы на будущее No future.
