ВИП-кельи, героиновые наркоманы, труд, смирение и визит патриарха: как я провел месяц в мужском монастыре
Моя семья никогда не бросала меня в сложных историях и передрягах, в которые я попадал. Как-то раз мы поехали в монастырь к чудотворной иконе «Неупиваемая чаша». Пару дней родственники прожили со мной в гостиничном номере — там его называют вип-келья — а потом я остался наедине с собой, богом и священниками. Я ждал просветления и помощи от святых отцов, но в итоге свалил оттуда через месяц и вряд ли когда-то заставлю себя туда приехать. Молитвословы, крестные знамения по любому поводу, необходимость просить благословения священника на все, лицемерие и страх… Кажется, бог не совсем это хотел увидеть. Этой истории уже два года, но мои близкие пока отказываются ее читать. Не хотят, наверное разочаровываться.
«Сначала делаешь надрез вдоль позвоночника, — объясняет Света, держа в руках небольшую рыбу. — Нужно воткнуть нож и следовать от головы. Потом то же самое на животе, но аккуратно, чтобы органы не задеть». Света и ее сын Марк приезжают в монастырь раз в несколько месяцев — потрудиться, пожить и помолиться. Так же делают сотни других людей. Я неумело повторяю за Светой. Пальцы быстро теряют чувствительность. Рыба до конца не оттаяла, но ждать некогда: нужно накормить около пятидесяти паломников.
Сегодня большая часть населения Высоцкого мужского монастыря в Серпухове — бывшие алкоголики, наркоманы и зэки. Одни приезжают в надежде исцелиться, другие — чтобы «голова встала на место», третьим просто негде жить. Считается, что местная святыня — икона «Неупиваемая чаша» — исцеляет от пьянства, наркомании, игромании и других зависимостей. Об этих чудодейственных свойствах заговорили еще в позапрошлом веке. Но во время революции оригинал иконы сожгли, а часть монастырской братии расстреляли. В конце прошлого века святыню написали заново.
Трудник Сергей собирает сухую траву на берегу пруда // Фото: Алина Десятниченко
Склонившись над грязной ванной, я отмываю провонявшие рыбой трясущиеся руки. Я думаю о том, что иконы и священники должны умиротворять, но мне здесь не комфортно. Я жду окончания вечерней службы. Я хочу приложиться к иконе в последний раз, свалить отсюда и никогда не возвращаться. Но это будет только вечером.
День
Будильник трезвонит в полпятого утра. В душной келье, пропахшей мужскими носками, темно и жарко. Освещаю тесное пространство телефоном: на двухъярусных кроватях спят паломники. Борюсь с желанием забить на все и закутаться в тонкое колючее одеяло, но через полтора часа начнется утренняя молитва, и нужно успеть принять душ. По коридорам разносится пронзительный звон колокольчика: так паломников созывают на службу, обед, ужин и послушания. Условный рефлекс вырабатывается быстро. Звонит колокольчик — вскакиваешь и бежишь.
В пустом храме сонные паломники жмутся вдоль стен. Сладковатый запах ладана обволакивает и дурманит. Спать хочется еще больше. Чтобы побороть зевоту, наливаю из большого чана стакан холодной святой воды. От поклонов нестерпимо ноет спина. Проникнуться святостью действа — все прикладываются к мощам Святого Афанасия младшего, бывшего настоятелем монастыря, — непросто.
Здание паломнического корпуса // Фото: Алина Десятниченко
Через час паломники собираются на чай. На столе в трапезной пряники, печенье и конфеты. В чайниках заварка и кипяток. Но чай предназначен только для трудников — паломников, которые задерживаются в монастыре дольше, чем на три дня. Они не платят за проживание и питание и получают благословение на труды.
Трудник Сергей собирается на послушание в своей келье рано утром // Фото: Алина Десятниченко
— Я тебе еще раз повторяю: нужно сделать график и отмечать, кто сегодня убирается в келье, — говорит Саша, мой сосед по комнате.
— У нас все равно не получится, потому что послушания у всех разные, и я не знаю, смогу сегодня убраться или нет, — раздражается в ответ сухощавый Сергей.
«Просто закрой свой поганый рот, придурок! Не выводи меня! Я сам все помою!»
Парни нервно размешивают сахар, не прекращая перепалку. Если бы не другие люди, они бы уже подрались.
— Просто закрой свой поганый рот, придурок! Не выводи меня! Я сам все помою! — вспыхивает Саша и просит соседа передать печенье.
Снова звенит колокольчик. Трудники неохотно собираются перед иконой, где их ждет молодой монах Антон, выполняющий роль бригадира, распределяющего задания на день.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначального Отца! Ты рекл еси пречистыми Твоими усты: без Мене не можете творити ничесоже… — быстро и без запинки читает Антон. На его руке — остатки татуировки в виде черепа. В ушах — дырки от сережек. Мы крестимся и расходимся выполнять послушания.
Трудник в ожидании службы в одном из храмов сидит перед входом в паломнический корпус // Фото: Алина Десятниченко
— Вы опять сегодня в трапезной послушаетесь? — останавливает меня бригадир.
— Да. Его батюшка благословил. Он нам помогает, — встревает трапезник Сергей. Антон молча берет грязные перчатки и выходит работать под дождем. Выше Антона — иеромонах Глеб. Он следит за порядком в паломническом корпусе. Над Глебом — настоятель монастыря игумен Алексей, а еще выше — епископ Серпуховский Роман, которого здесь зовут Владыкой.
Первое, чему учишься в монастыре, — смирению и субординации. Постоянно повторяешь: «Да, Батюшка. Хорошо, Батюшка. Благословите, Батюшка», — кланяешься и идешь трудиться.
Патриарх
В трапезной суетится Сережа. Он селит вновь прибывших, заказывает продукты на кухню, выдает постельное белье, следит за тем, чтобы туалетная бумага не кончалась, звонит в колокольчик. За очки с толстыми линзами его прозвали Фарой.
«Батюшка сказал, что нам нужно помимо паломников и трудников накормить еще сорок водителей. Их будем сечкой кормить», — рассуждает он, облокотившись на стойку в трапезной. Мы со Светой пытаемся прикинуть, как рассадить людей. Двух больших залов должно хватить, чтобы в несколько заходов накормить около двухсот человек.
Попасть в трудники желают разные люди // Фото: Алина Десятниченко
Через несколько часов в монастырь приедет патриарх Кирилл, чтобы принять участие в праздновании в честь чудотворного образа. Все долго готовились: трудники практически не ходили на службу в храм и занимались благоустройством. Плац мели несколько раз в день, клумбы с цветами пытались привести в идеальный вид, у дома Владыки установили помосты для гостей.
Паломники съехались в монастырь еще накануне. Мест в кельях не хватило: спали на полу, в храме, коридорах, машинах.
«Помогите военным Донбасса», — жалостливо ноет смуглая цыганка. Оправдываюсь. Говорю, что не взял мелочи. Нищенка моментально теряет интерес и устремляется к потоку людей, желающих посмотреть на патриарха.
Молитва перед трапезой // Фото: Алина Десятниченко
Через несколько минут появляется патриарх Кирилл. Молодые люди в рясах помогают ему расположиться на красном бархатном троне. Из динамиков льются песнопения. На золотое облачение Кириллу прикрепляют маленький микрофон. Священники по очереди подходят за благословением и целуют руки. Чиновники наблюдают со сцены. Справа от задумчивого губернатора Московской области Андрея Воробьева — байкер Хирург, лидер «Ночных волков». На нем потертая косуха, кожаные штаны и вязаная шапочка. Опустив голову, Хирург периодически крестится.
Двенадцать священников выносят в толпу хлеб и вино, но верующие не обращают на них внимания. Они выстраиваются в хаотичную очередь, чтобы принять причастие из рук патриарха. Он приветливо улыбается, но причащает всего несколько человек. Расстроенные прихожане вытягиваются в очередь к простым священникам. Причастившиеся галдят и толкаются около старушек, выдающих святую воду и просвиры. Все это напоминает утреннюю давку в метро: верующие деловито расталкивают друг друга локтями, пытаются прорваться за святой водой и бьются за кусочки просвиры. Какая-то женщина хватает их горстями и складывает в пакет, отдавливая кому-то ногу. Начинается перепалка.
Фара
«Я здесь живу уже почти два года. Квартиры нет. В миру никто не ждет. Я из своих 38 лет 22 года в зоне провел», — рассказывает Фара, сидя на корточках и тревожно выглядывая из-за угла сарая, где мы тайно курим. У отца Глеба только закончилась утренняя служба, и он может заметить нас по пути в паломнический корпус. Курить здесь строго запрещено. Недавно в обители прошла «зачистка», и трудников стало меньше. Кто-то попался на куреве, кто-то ушел из-за внутренних склок и доносов, несколько человек уехали домой, потому что ленились.
Утренняя молитва в церкви иконы Божией матери «Неупиваемая чаща» в паломническом корпусе // Фото: Алина Десятниченко
По правилам в кельях нельзя пользоваться электроприборами, смартфонами, радио и прочими мирскими атрибутами, отвлекающими от молитвы. После вечерней молитвы — отбой (следует немедленно спать), а в свободное от молитвы и работы время рекомендуется читать православную литературу.
«Это один из самых строгих монастырей. Даже розеток в кельях нет. В некоторых монастырях телевизоры стоят, а тут непонятно, где телефон зарядить», — жалуется молодая паломница, помогающая в трапезной (женщинам разрешают тут оставаться не больше трех дней). Она не совсем права: строгие правила только в общих кельях. На первом этаже паломнического корпуса есть номер с отдельным входом, душем, туалетом и биде. Еще там есть холодильник, электрический чайник, три удобные кровати и прочие блага цивилизации. ВИП-келья пользуется популярностью не только у паломников побогаче, но и у заезжих священников.
В подсобке Фара переодевается в поварской костюм. Белая рубашка ему велика, и он закатывает рукава. Перед зеркалом прилаживает колпак, спадающий на глаза. Через несколько минут корзинка с обедом должна быть в приемной у Владыки. Фара нервничает и суетится. Он ловко перепрыгивает через лужи в резиновых тапочках, стараясь не растрясти суп.
«Все начиналось весело: трава, амфетамин, героин. Я все просрал. Паспорт потерял, когда в лесочке вмазывался тропикамидом»
На Саше старомодные широкие джинсы, растянутый оранжевый свитер, белые ботинки. Он напоминает что-то среднее между подростком начала нулевых и молодым привокзальным бомжом. По его словам, за последние полтора года церковь выделила ему больше 200 тысяч.
Мы копаем и сеем траву. Время от времени подходит отец Алексей — высокий и крепкий. Если его подрясник заменить на военную форму, он сошел бы за офицера российской армии.
— Ты же мне сказал, что к двум часам натаскаешь земли, — не скрывает раздражения отец Алексей, отчитывая Сашу.
— Батюшка, у меня еще другое послушание было, — виновато оправдывается Саша и говорит, что сегодня дежурит на центральных воротах и должен помогать в буфете.
— Ты обещал и не сделал. Это уже в сотый раз такое. Собирай вещи и уезжай!
— Батюшка, пожалуйста. Этого больше не повторится. Мне некуда идти. Вот я привез земли вам.
— Она уже не нужна. Собирайся и уезжай завтра. И больше сюда не приходи! — Отец Алексей не желает разговаривать и берется за грабли. Говорят, в монастырь скоро должен приехать какой-то высокопоставленный священник.
Уборка кельи // Фото: Алина Десятниченко
Через несколько дней Саша вернется вмазанный, и его не пустят.
На площадке перед храмом остаемся только мы с трудником Лехой. Его руки покрыты тюремными наколками. У нас обоих за стенами монастыря трехлетние дочки. Только он на грани развода, а я уже свободен. Я спрашиваю, чем он занимался в миру.
— Преступной деятельностью, — сухо говорит Леха, не переставая работать лопатой. — Продавал наркотики. Шмаль, геру — что больше денег приносило. Потом сел.
Он сбрасывает грязные перчатки, достает из кармана трезвонящий телефон, около минуты молча слушает, потом нервно запихивает трубку обратно, отбрасывает лопату и уходит.
— Жена напилась, плачет, просит, чтобы я не уходил, а то покончит с собой. Дура бля! Надо к ней ехать.
И Леха действительно уезжает к жене.
Отец Нифонт
Утром я прошу Антона дать мне послушание в часовне Иверской иконы Божьей Матери на небольшом подворье с курами и огородом. Это один из немногих шансов попасть за территорию монастыря.
За подворьем следит грузный и коренастый отец Нифонт. Длинные волосы и борода стянуты резинкой. В кармане рясы постоянно пищит один из смартфонов: в день приходит около 400 сообщений от паствы.
Трудники переносят компот с кухни в подсобное помещение // Фото: Алина Десятниченко
«Сейчас, мартышки мои, подождите, нарежу вам всего, — говорит отец Нифонт курам и вываливает содержимое ведер на разделочную доску. — Птицам сложно есть большие куски, поэтому все корки и обрезки нужно измельчить. А то они только обклюют вокруг. У них же нет зубов».
В мирской жизни отец Нифонт был предпринимателем. Работал на руководящих постах, но потом решил посвятить себя церкви. Это гораздо сложнее бизнеса.
«Жаль, когда про священников говорят, что они зажрались, ожирели. Я сегодня еще не ел, например»
«Священники спят по несколько часов в сутки. Вставать приходится рано, чтобы подготовиться к службе и помолиться. Потом несколько часов в храме, потом опять идешь в келью и готовишься к следующей службе, — говорит он, раскладывая овощи по кормушкам. — Жаль, когда про священников говорят, что они зажрались, ожирели. Я сегодня еще не ел, например. Нормально поесть получается раз в сутки».
Отец Нифонт отличается от остальных монахов тем, что с ним можно поговорить без купюр. На воскресной исповеди я ищу именно его, но безуспешно. Оказывается, он не имеет права исповедовать из-за какого-то проступка. Отец Нифонт наказан: лишен креста и из подмосковного прихода, где он служит настоятелем, отправлен на год в монастырь.
«Я тут, можно сказать, в командировке. Слава Богу, она заканчивается»,— говорит священник, показывая фотографию своей любимой собаки — французского боксера.
Отъезд
Сегодня я дежурю на центральных воротах и поэтому встаю еще раньше: ворота нужно открыть до начала службы. Массивные двери с грохотом ударяются о стены. Я проведу здесь весь день и буду собирать мусор, помогать в буфете, следить, чтобы попрошайки не заходили на территорию.
«Херово дела. Жена умерла. Завтра похороны. Курить есть?»
К началу службы в монастырь возвращается Леха. Перед входом в храм он крестится и отвешивает земной поклон. Спрашиваю, как дела.
— Херово дела. Жена умерла. Завтра похороны. Курить есть? — Мы молча идем в кусты.
— Не знаю, что теперь делать и что дочке говорить. Она спрашивает, где мама. Уехала мама.— Прикуривая очередную сигарету, Леха опускается на корточки, чтобы с колокольни не было видно.
После обеда отец Глеб отводит меня в сторону.
— Что же ты так нарушаешь? Жалуются на тебя. Так ты еще и в нарукавной повязке курил.
Трудники в ожидании «раздачи» послушаний рядом с пропускным пунктом // Фото: Алина Десятниченко
Оправдываться или выяснять, кто меня сдал, бессмысленно. Обещаю так больше не делать. Батюшка жалуется, что его достали, и он готов разогнать всех хоть сейчас.
После ужина и молитвы иду закрывать внешние ворота. Территория монастыря практически не освещается, и приходится подсвечивать дорогу смартфоном.
— Ты чего тут бродишь? — пугает чей-то голос.
— Ворота закрывал, отец Глеб. Вот, в корпус иду.
— Ты чего меня за дурака держишь? Надоело мне это уже! Завтра же собирайся домой. Больше не приезжай!
Он уходит куда-то в темноту. Я не возражаю и не оправдываюсь, а спокойно ложусь спать. Утром, не торопясь, собираю вещи. На выходе встречаю отца Нифонта. На прощание он, осторожно оглядываясь, достает из кармана большое распятие, которого лишен.
— Давай, с Богом. До встречи, — говорит он и благословляет меня.
Текст впервые опубликован на портале «Такие Дела»
Фото для No future пожертвовала Алина Десятниченко
Чтобы чаще публиковать материалы нам нужны ваши пожертвования. Их мы потратим на гонорары авторам, фотографам и иллюстраторам. Ниже есть форма для пожертвования любой суммы на будущее No future.
