Не стесняйся, садись

Как живет Игорь Шустов, «террорюга» и человек

Когда главред сказал мне, что мы будем снимать фильм об Игоре Шустове для ROMB и попросил написать о нем текст для нашего No future, я погуглила и напряглась. Процесс над подростком, которого два года назад из-за доклада о скулшутинге* обвинили в подготовке массового убийства, в крупных медиа разобрали, как хорошая хозяйка — селедку на праздничную “шубу”, не упустив ни одной мелкой косточки, ни одной важной детали. Я уже хотела слить срочный текст и увязнуть в каком-нибудь релевантном долгострое о “палках” ФСБ, но тут начались съемки. Игорь как-то случайно достался мне — я интервьюировала его, пока главред работал с его мамой, Наташей. Мы провели вместе три дня, которые я просто решила записать. В них были нервы, страхи, болезни, психбольница, буллинг, любовь, оружие, Бог, жизнь и даже немного смерти — получился портрет Игоря Шустова, фигуранта и человека. Такого еще, кажется, никто не писал.

Спросил — получил

«Вот здесь я лежал», — говорит Игорь. Мы стоим в жидкой грязи, в гулкой, ледяной темноте. 24 февраля 2020 года восьмиклассника Игоря Шустова здесь били по животу три «спецназовца в гражданке». Спросил: «Кто вы?» — получил. Спросил: «Что я сделал?» — получил.

Игорь подсвечивает себя телефоном, вокруг — бесконечные стены, паутины коридоров, сверху — мокрый от подвальной сырости потолок. Его худое лицо с густыми бровями и скудной бородкой в резком свете становится еще острее. Голос, обычно очень тихий, эхом отскакивает от стен и звучит сильнее и ниже. Плащ на мне встал колом, зубы ходят, как у зумера после рейва — я никогда раньше не была в бомбоубежище и слова «могильный холод» казались каким-то дешевым фразеологизмом из «Битвы экстрасенсов». Игорь был тут дважды: приходил с другом — он тоже, как и Игорь, обожал оружие — и девочкой, которая нравилась. Друг вместе с ним пошел по делу, а девочка, как потом выяснилось, на всех их встречи приходила в «прослушке» и сотрудничала с ФСБ.

Игорь Шустов в бомбоубежище

Готовясь к съемкам, я наизусть выучила хронологию дела: осенью 2019 года Игорь вступил в группу о скулшутинге* во Вконтакте, чтобы подготовиться к школьному докладу — хотел рассказать одноклассникам, как спастись во время стрельбы. За доклад ему, кстати, поставили пятерку. В ноябре Игорю стала писать некая Лиза Аувинен. У Лизы вся страница была заполнена «скулшутинговым» контентом, а псевдоним «Аувинен» она позаимствовала у финского массового убийцы Пекки-Эрика Аувинена, который в 2007 убил 9 человек в своей школе и застрелился. Потом Игорь и Лиза стали обсуждать расстрел одноклассников — Лиза провоцировала, а Игорь поддерживал, потому что в школе его травили. В феврале 2020-го Лиза повезла его в бомбоубежище под бывшим авиационным заводом — заброшенное, разоренное пристанище граффитчиков и бездомных. Там она показала ему нетронутый ящик с обрезом — Игорь, естественно, захотел рассмотреть. Внезапно ворвались ФСБшники — увидели в руках оружие, повалили, стали бить. Затем Игоря, по его словам, заставили признаться, что он хотел убить минимум 40 одноклассников. Потом были ИВС, СИЗО, месяц в психбольнице, полгода домашнего ареста, суды. Он просидел дома всю весну, лето и теплую часть осени — с марта по октябрь 2020 года. Сначала ему даже не разрешали выходить во двор, а потом дали прогулки, но только на час.

В СМИ много писали о его доме — старый жилфонд, маленькая комната, книги о войне. Обычная подростковая берлога со стандартным для мальчиков милитаристским декором, солдатиками, пластиковыми танками на полочках. Но от обычного подростка Игорь отличается чуть более, чем полностью. И его берлога — тоже.

Винтовка и гирлянда

Комната у Игоря действительно крошечная — точнее, это часть коридора, отделенная стеной. Стену не довели до потолка, и получилась длинная открытая полка, по которой прыгают домашние коты. На другой стене — скейт, на котором он уже не катается: «Я давно катался, а потом, после задержания, я забил на это». Рядом — деревянная самозарядная винтовка Токарева, которую родители купили ему в подарок через год после ареста. Я читала про его любовь к армии и оружию, про отца — ветерана чеченской войны, поэтому не задаю лишних вопросов. Над винтовкой разноцветной царапиной через всю стену тянется гирлянда — сиротливая и слегка неуместная под ярким верхним светом. Игорь говорит, что никогда не выключает ее, потому что с детства боится темноты.

Игорь с котом Цезарем

Когда входишь — оказываешься зажатым между комодом и кроватью, одному там почти хватает места, вдвоем уже не развернуться. На комоде рисунок — Цой с гитарой в руках, напротив — Данила Бодров с сигаретой.

— Тебе Бодров нравится?

— Да. Он прикольный актер. Мне на суде говорили, что Бодров — это опасно, что у него в фильме есть массовый расстрел [речь идет о сценах расстрела бандитов из фильмов «Брат» и «Брат-2» — прим. No future]. Он хороший человек. Я смотрел, как фильм снимают, и вообще документальные фильмы про него смотрел. Видно, что он хороший. Если бы он был жив, про него бы никто ничего такого не сказал.

На столе, втиснутом между кроватью и комодом, цитата из «Песни без слов» Цоя: «Если есть шаг, должен быть след. Если есть тьма — должен быть свет». И комод, и стол разрисовывала мама Игоря, Наташа. Еще она нарисовала принт, который у Игоря на футболке. На белом фоне — весы, клетка, судейский молоток, отпечаток подошвы. И надписи: «А ну-ка сядь!», «Идет посадка детей», «Не стесняйся, садись». Это — ее рисунки, которыми она занимала время на бесконечных судебных заседаниях. Процесс тянется уже два года — Игорь успел окончить школу, на которую, по версии обвинения, он собирался напасть. Еще успел нажить проблемы со слухом, защемление шейного нерва, депрессию, гастрит, сколиоз.

Игорь в своей комнате

— Я во время домашнего ареста привык горбиться и в итоге я все время вот так сижу, — Игорь выгибает спину колесом, обхватывает длинными руками костистые, высоко лежащие одна на другой ноги. Когда включается камера, он вдруг начинает чесаться.

— Твою дивизию! Почему я чешусь постоянно? У меня просто гастрит и прыщи повылазили. О чем я говорил? Щас, мне надо сформу… сформу… да что такое, господи. Все, я не могу.

— Может, отдохнешь?, — спрашиваю я, косясь на камеру.

— Вы, наверное, устали уже?

— Нет, я просто смотрю, что у нас в кадре.

Я рада, что кадр именно такой: смущенный Игорь сидит, ссутулившись, на своей узкой кровати на фоне российского триколора. Такой коктейль из патриотизма и репрессий в одной комнате уже с трудом укладывается у меня в голове, а с учетом того, что я узнала дальше — вообще вызывает ступор.

Флаг и фантики из психбольницы

— Я — патриот, да, — говорит Игорь, когда я указываю на флаг.

— И до сих пор?

— Ну, стараюсь.

— Стойкость твоя достойна подражания.

— Которая уже еле стоит. Я хотел, если бы получилось, в Сирию поехать в будущем. Этих фашистов… ой, каких фашистов… террористов истреблять. Но даже если оправдают, я уже максимум только срочку отслужу. Я по контракту не пойду. Не хочу. Передумал я. Хотел в ГБР [Группа быстрого реагирования — отряд охраны, который приезжает на объект при экстренном оповещении] пойти, но с условкой в такие организации не возьмут.

Игорь и Женя на суде // Фото: Анна Мухина

Под винтовкой наискосок от флага стоит икона Матроны Московской и лежит пластырь в камуфляжной обложке.

— Это родители принесли?, — спрашиваю я.

— Это мама поставила. Она квартиру освещает иногда. Но сам-то я верующий. У меня же кольцо есть. «Спаси и сохрани». Когда я читаю Псалтырь, мне спокойно на душе становится. Мама говорит, что нам такое испытание кто-то послал сверху [речь об уголовном деле против Игоря]. А я не знаю даже.

— Ты часто молишься?

— Я Бога зазря не трогаю. Это его воля. Божья.

— А как же Сирия, убивать террористов? Сказано же — «не убий».

— Для меня террористы всегда были дьяволом.

Игорь говорит, что теперь планирует поступать в ПТУ на сварщика. Он работал с папой — так он называет своего отчима — прорабом на реконструкции саратовского цирка, и больше всего ему понравилось варить. Правда, однажды он чуть не сжег себе пах — варил, задумался и вдруг почувствовал, что «там как-то слишком тепло от искр». Сейчас не работает и не учится — каждую неделю у него заседания, длятся они обычно по несколько часов. В остальное время он в основном спит или играет в STALKER. Говорит, что войной уже тоже не интересуется — какой смысл, если профессиональная армия не светит? Но книги про оружие и Вторую мировую все равно достает из шкафа, раскладывает на диване, пододвигает ко мне «Всю историю Великой отечественной войны».

— Мне вот эта больше всего нравится. Здесь про все битвы написано. Как воевали наши прадеды, как они победили в эту войну. Сначала наши отступали, а потом в наступление все пошли. Самая сильная армия в мире вообще у СССР была. Я хочу себе татуировку с гербом СССР сделать. Мне просто нравится, как он выглядит.

Я открываю следующую книгу. В ней вся история оружия от первобытных топоров до современных вариантов пугающе-актуального вида. Игорь азартно тычет пальцем в картинки.

— Я могу здесь все названия оружия сказать. Это, если не ошибаюсь, «Кедр», это MP5, это «Томпсон» [пистолет-пулемет Томпсона], это Uzi, а это ППШ. АК74 я держал в руках, когда к нам в школу приходили ветераны афганской войны и они трофеи принесли. Он реально тяжелый прям был.

Игорь дома с мамой и младшим братом // Видео: из личного архива

Игорь говорит, что книги про войну и оружие использовали против него в суде — обвинение ссылалось на них, пытаясь доказать, что Игорь хотел расстрелять одноклассников. По его словам, под каток попали все его книги без разбора — например, «Энциклопедию для мальчиков. Выживание в любых условиях, на природе и в городе». Я листаю ее — из оружия там разве что упоминается охотничий нож. Между страницами книги — фантики от леденцов. «О, это еще с психбольницы», — смеется Игорь, — «Коллекционировал. Делать было нечего».

В больницу на психиатрическое освидетельствование Игоря выдернули с домашнего ареста в начале апреля 2020-го. Он пролежал там месяц. На вопросе об экспертизе Игорь нервно, умоляюще смеется и говорит: «Нет, пожалуйста. Это было ужасно. Но ладно, надо так надо. Поехали».

Мерзкое место

— Там был один пацан, который свои фекалии ел. Ну, это вы, наверное, вырежете.

— Посмотрим.

— Еще был пацан, у него был синдром шизофрении, он говорил, что может меня ночью задушить. Поэтому его частенько ночью привязывали к кровати. Ужасно было. Еще там был пацан, он был умственно отсталый, не знаю, что он там делал. У него явно был синдром Дауна, — голос Игоря с каждой фразой становится тише, как будто удаляется, а на последней фразе звучит совсем глухо и слабо. Я готовлюсь к долгой, пропитанной тяжелыми воспоминаниями паузе, но Игорь вдруг зажигается дерзкой улыбкой, — Врачи были такие злые и обвиняли нас в терроризме. Там было четыре смены и только одна хорошая. В душ нас один раз в неделю выводили. К еде я сначала не мог привыкнуть, потом нормально. Котлеты мне понравились и борщик.

Игорь говорит, что выжил в больнице только благодаря Жене. Женя — его главный и самый близкий друг — их обоих буллили в классе, а потом обоих били в бомбоубежище, запугивали расправой с близкими в СИЗО и вменили одну и ту же «скулшутинговую» статью. Потому что Женя тоже любил оружие и хотел посмотреть на обрез. Спустя несколько часов после задержания в отделе ФСБ Женя и Игорь признались, что хотели напасть на свою школу и убить примерно 40 человек. Потом они отказались от этих показаний, потому что, по их словам, в отделе им угрожали, что «близким будет плохо». В материалах дела есть разговоры Игоря с Лизой о том, что одноклассников надо «расстрелять», потому что они не дают учиться.

Игорь с информатором ФСБ Лизой «Аувинен» Семеновой // Оперативная съемка

Я сама училась в саратовской школе и знаю, что такое буллинг. У нас тоже в старших классах была новенькая — неформалка с готическим уклоном, выраженной интроверсией и очень тихим голосом. Ее не любили — еле слышные ответы у доски тонули в злобных шутках и издевательском хохоте. Я спрашиваю у Игоря, было ли с ним что-то подобное.

— Одноклассники мерзкие были, если честно. Поэтому я так плохо учился. Я боялся выйти к доске, ответить на уроке, потому что что-то не так могут подсказать мне мои одноклассники.

— Нарочно?

— Да, специально сказать неправильно, чтобы я неправильно ответил. Сколько раз вот, допустим, я иду, идут ко мне навстречу [одноклассники]. И идут так специально, плечи в разные стороны. И заденут, а потом скажут: «Ты че, широкий?». Или бывало такое, что мы идем с Женей и нас к стене толкают. Там был пацан, у него какая-то походка странная, что-то типа инвалида он был. Но так-то добрый пацанчик, я с ним постоянно здоровался. Его тоже толкали, задирали.

Игорь говорит, что параллельно с судами доучился в школе без проблем — его особо не трогали. Но общаться ни с кем он не хочет и не собирается — даже с Женей они сейчас довольно вяло переписываются, потому что Женя учится, и ему некогда. Игорь сидит дома, у него никого нет. Кроме Леры.

Лера

— У меня вообще депрессия была. Я есть не мог, пить не мог, ночами вообще не спал. Как Лера появилась, депрессии не стало. Слава богу, что она появилась, — говорит Игорь. Лера — девушка Игоря. Мы опаздываем на съемку с ней — Игорь суетливо, размашисто собирается, переворачивает кепку козырьком то назад, то вперед, заправляет штаны в берцы, открывает ящики, берет ключи, достает деньги. Мама наблюдает, притулившись у желтого кухонного шкафчика на фоне синей стены — она сама перекрасила кухню после обыска, чтобы «не напоминало».

— Я мороженое хочу купить, — говорит Игорь, шурша деньгами.

— Мороженое? Че это ты, — пожимает плечами мама.

— А может и не хочу. Мам! Я кеды хочу черные, как я Лере покупал.

— Игорь, нет денег! — Наташин голос молниеносно соскальзывает в надрыв, на самый край истошного крика — Они стоят рублей 700-800. На твой размер так всю тыщу.

— Я в меньший размер влезу. Спокойно влезал.

Мы бежим через пыльные саратовские трущобы мимо двухэтажных покосившихся домов — в одних полуподвальные, лежащие на земле окна завешаны кружевными занавесками и заставлены цветами, в других — выбиты и заткнуты тряпками, через которые сочится тусклый, закопченный свет. У Игоря в доме тоже такие окна — низкие, темные, с цветочными кадками и нарядным белым тюлем. Окон в доме много, а света мало — подвал.

Игорь и его девушка Лера

Игорь рад быть на улице — обычно, если Лера занята, он сидит дома, спит или играет в STALKER. За полгода домашнего ареста он отвык от шума и людей, не мог выходить на улицу, не переносил толпу. Лере 18, она — журналист издания SOTA, и вышла на Игоря через Ярослава Иноземцева [школьника из Волгограда, которого обвиняют в подготовке теракта — прим. No future], за историей которого следила.

— Как вы начали общаться?, — кричу я сквозь тугой апрельский ветер, пытаясь угадать, каким ухом Игорь слышит лучше.

— Кто-то дал ей мой номер, пошло это все. Общение в телеграме. Мы полгода вместе. Скоро год будет. Я уже запутался. У нас все серьезно.

— Пожениться хотите?

— Да.

— Тебе же восемнадцать только в следующем январе будет, правильно?

— Да. Ну ничего, подождем.

— А чем вы обычно занимаетесь?

— Гуляем. Или сидим у меня — она ко мне на выходные с ночевкой приезжает.

— Как вы на твоей кровати помещаетесь? Там для одного-то места мало.

— Мама мне не разрешает с ней спать, к сожалению. Меня это бесит. То есть днем нам можно вместе спать, а ночью — нет? Бред какой-то. Я один раз психанул и пошел ночью к Лерке спать. Правда, я потом от мамки получил за это по шапке.

— А что вас с Лерой сближает больше всего?

— То, что у нас нет друзей, наверное. Над Лерой в школе издевались, она никому не доверяет. Не знаю, как она мне доверилась. Наверное, потому что я еще тот террорюга, хаха. Че мне кому врать и зачем? На меня самого наплели, блин.

«Ощущение, что я умер»

Лера робко подкрадывается к нам по вытоптанному газону, защищаясь вежливой улыбкой, как щитом. Подойдя, с силой прижимается к Игорю, крепко стискивает. Игорь тянется к украшению на ее шее:

— А че это за шнурок?

— Это чокер.

Ниже чокера у Леры — пацифик, в ушах, закрытых цветными волосами — большие тоннели. Волосы ослепительно загораются на солнце, когда она садится на лавочку перед камерой. Ее сцена предпоследняя, в парке — мы почти закончили, остается только бомбоубежище. Лера рассказывает, что раньше Игорь мог выпендриваться и пускать пыль в глаза девочкам, но «после всех этих судов» стал взрослее и серьезнее. Что у него были проблемы на нервной почве и эпизоды депрессии перед каждым заседанием. Что поначалу он ей не доверял, потому что ему вообще трудно доверять незнакомым людям.

В бомбоубежище Игорь сначала вообще не хотел спускаться, все время просил отойти от входа и спрашивал, точно ли там никого нет. Мы ждем оператора на грязном пустыре возле заводских развалин — по дальней его кромке идут люди, живущие неподалеку. В каждом старичке с авоськой Игорь видит потенциального доносчика.

Игорь с информатором ФСБ Лизой «Аувинен» Семеновой // Оперативная съемка

— Кто знает, что у того деда на уме? Сейчас позвонит еще в полицию…

— А что мы такого делаем? Тут нельзя стоять? — спрашиваю я.

— Да мало ли. Не знаю, — нервничает Игорь.

Перед разбитыми, развороченными, заваленными мусором и битым стеклом ступенями он вдруг говорит: «Ладно, пойдемте. Надо же материал сделать. Ради этого я спущусь. Страху надо смотреть в лицо». Чем больше мы коченеем и раздражаемся от сырости и темноты, тем больше он оживляется и расслабляется — бодро двигается, четко и связно говорит, даже улыбается.

— Вот эта комната. Я помню, здесь стол был. Я услышал шорох, сказал всем: «Тихо» и пошел туда, в конец. У меня обрез был за спиной. Я у Жени его взял, чтобы обратно положить. Выхожу, значит, сюда, там идут фонарики и здесь фонарики идут. Они подходят, спросили, где здесь выход. Не знаю, зачем они это спросили. Женя ответил, что вон там. В этот момент меня повалили на землю. Вот здесь я лежал.

В бомбоубежище // Видео: Антон Кравцов

Игорь делает шаг вперед в кромешную тьму, куда не добивают наши фонари — мы выходим за ним, встаем в круг света от его телефона. Игорь вскидывает голову, улыбается:

— Такое ощущение, что я умер в этот момент. Серьезно.

Вдруг он дергается, резко поворачивается, не мигая смотрит в дальний темный угол, прислушивается.

— Это вода капает, — успокаивает режиссер.

20 апреля 2022 года Игоря приговорили к 3 годам условно за приготовление к убийству двух и более лиц, совершенном группой по предварительному сговору.

*ФСБ считает это названием организации, признанной террористической

и нам нужно об этом упомянуть, чтобы не присесть

Текст написала Аня Воробьева

Рисунок на обложке сделала Наталья Ким

Чтобы чаще публиковать материалы нам нужны ваши пожертвования. Их мы потратим на гонорары авторам, фотографам и иллюстраторам. Ниже есть форма для пожертвования любой суммы на будущее No future.