Как перевоспитывают политически неблагонадежные семьи
У Елены Жоликер двое детей — Варе одиннадцать, а Соне девять. Соня говорит, что раньше не понимала, почему мама называет Путина плохим. Варя спрашивает, не посадят ли ее в тюрьму. Комиссия по делам несовершеннолетних считает, что Елена — “ненадлежащий” родитель. У Елены есть адвокат — Николай Бобринский. Он говорит, что впервые ведет дело о политическом перевоспитании семьи.
Однажды Варя сидела на уроке по русскому. Дверь приоткрылась, в проеме появилась ее классная руководительница и поманила ее пальцем — “пошли”. “В смысле, зачем?”, — удивилась Варя. “Надо”, — сказала классная. И привела ее в кабинет, где ее ждали другие учителя и полицейские. Полицейские спрашивали, как дела у них дома, с кем они живут, есть ли у нее папа. “Нет папы”, — честно сказала Варя. Она не сразу поняла, что ее привели на допрос.
Оказалось, что директор ее школы вызвала полицию, потому что Варя написала в чате класса: “Вы за кого? Чтобы Путин убивал украинцев или за мир?” и поставила себе на аватарку мультяшную Святую Джавелину — изображение Девы Марии с американской Javelin в руках на фоне украинского флага. Инспектор группы по делам несовершеннолетних ОМВД России по району Некрасовка Диана Мжельская позвонила Елене из школы и сказала, что Варю сейчас отвезут в отделение, а если она не заберет ее через три часа — в “распределитель”. Елена сорвалась с работы и поехала в школу — там Мжельская встала между ней и Варей, не давала Елене подойти, не разрешала поехать в полицию в одной машине. Варя плакала и кричала, и Елена все-таки уговорила Мжельскую посадить их вместе, но к машине ее почему-то не вели, а тащили за руки. В отделе начался допрос — Варю спрашивали, как она относится к войне, к Путину. Она молчала и смотрела на маму — полицейские подумали, что она боится отвечать при Елене и поехали к ним домой, чтобы “обследовать условия жизни” Вари.
Дома полицейские рылись в их вещах, в постельном белье, в ноутбуке. Компьютер Соня заранее спрятала в диван — Елена успела ей написать до приезда полиции. Переписку прочитали — просто выхватили телефон у нее из рук и залезли в WhatsApp. “А куда звонить, в полицию? У меня тут и так полиция”, — вспоминает Елена свою бессильную ярость.
Потом полицейские ходили по квартире и скрупулезно фотографировали все желтое и голубое — желтые стулья на кухне, желто-голубые занавески в детской, магнитик из Киева, который Елене подарила подруга. “У меня с детства все желтое”, — оправдывалась Елена, — “На прошлой квартире вся кухня желтая и потолок желтый”. Не помогло.
На Елену составили протокол по статье о ненадлежащем исполнении обязанностей родителя. Полиция решила, что она проецирует на детей свои политические взгляды и не пускает их на “Разговоры о важном” — еженедельные патриотические беседы, на которых рассказывают о лидерстве и силе России и формируют “соответствующую внутреннюю позицию личности школьника”.
Когда ROMB снял историю об этом задержании, аватарке и полиции, казалось, что она закончилась. В ролике Елена говорила, что у них сейчас все в порядке — их, вроде бы, оставили в покое, дети чувствуют себя хорошо. Но после съемок она написала в редакцию и сказала, что у нее начались проблемы.
“А меня в тюрьму не посадят?”
“Они ночью просыпаются и ко мне приходят. Варя взрослая, но она ночью описалась. Говорит: “Мне было страшно”. Спрашивает: “Мам, а меня в тюрьму не посадят?”. Плачут, особенно Соня “Мы пошли к психологу. Варе сказали, есть проблемы. То, что она боится. Ее попросили нарисовать школу и Варя нарисовала страшную полицейскую. Лицо было страшное, такой рот на всю голову почти с такими зубами некрасивыми, она — большая женщина, с попенцией, вот она такая и была. Нарисовала фигуру ее, там можно узнать”, — рассказывает Елена. По ее словам, после истории с полицией детей стало трудно уговорить идти в школу.
“Я не буду ездить”, — говорит Варя, поднимая на маму глаза. Она сидит на полу и гладит пушистого рыжего кота, Соня в детской роется в шкафу. Они собираются в школу — обычно мама отвозит их в туда на машине, график работы позволяет. Мама — ученый, кандидат физико-математических наук, она работает преподавателем в Сеченовском университете, ведет занятия по статистике в медицине на английском языке. Она говорит, что на работе не знают, что происходит в ее семье. Когда Варю задержали в школе, она не стала рассказывать об этом начальнику — ей казалось, что в такую историю никто не поверит.
“Ты вот так вот пойдешь? Без кофты? — мама ловит Соню в коридоре, заправляет футболку поглубже в штаны. Сборы идут медленно, с возней и пререканиями, — А на улице будет физкультура, ты сверху что наденешь? Куртку свою?
В лифте Соня с Варей переглядываются и улыбаются. Варя смотрит на номера этажей. Лифт останавливается. “Двенадцатый. Сейчас кто-то придет”, — Соня берет маму за руку, прячется за ее спиной.
По ее словам, дети начали нервничать, когда ей стали звонить из полиции — в конце октября ее вызвали на заседание комиссии по делам несовершеннолетних, чтобы решить, виновна она в ненадлежащем исполнении родительских обязанностей или нет. На комиссии подтвердили, что поведение Вари в последнее время изменилось — на уроках она постоянно оглядывается, не выпускает из рук телефон и не идет на контакт с учителями.
В составе комиссии было больше 20 человек — полицейские из отдела по делам несовершеннолетних, врач из районной поликлиники, три помощника межрайонного прокурора… Елена пришла на заседание с адвокатом, но ему слова не дали — комиссия единогласно проголосовала против того, чтобы он выступал ее защитником.
Собравшиеся несколько часов разбирали Елену и установили, что она проецирует на Варю свои политические взгляды, уклоняется от обязанностей по ее духовному воспитанию и препятствует тому, чтобы Варя посещала “Разговоры о важном”. Из-за этого у Вари “отсутствуют знания родной истории, ориентация в политической ситуации в стране и мире”. Елену признали виновной в ненадлежащем исполнении обязанностей по воспитанию несовершеннолетних и поставили всю семью на профилактический учет.
По закону на учет могут поставить семью, в которой ребенок находится в “социально опасном” положении. Опасность могут представлять его родители — например, если они пьют, не заботятся о ребенке, бьют его или унижают. Сам ребенок тоже может быть социально опасным. Причин много — от кражи до курения вейпа или бутылки пива на улице. Ответственность дети несут с 14 лет, до этого — родители или другие взрослые, которых в законе называют “законными представителями”. На Варю даже составили протокол по статье о дискредитации армии, но возбуждать дело не стали из-за отсутствия состава и того, что Варе нет 16. Родители ее одноклассников написали классной руководительнице, что обеспокоены “деструктивным поведением” Вари.
— Они думают, в нашей семье что-то изменится?”, — комментирует Елена решение о профучете, — “Как у нас было, так и будет”.
“Есть на земле большая страна”
— Есть на земле большая страна…, — громко затягивает Варя.
— На страны поменьше распадется она, — подпевает Соня.
— ….Ты-ды…широкий край….все загребет Китай!
— Че бы приличное спели, Варь, — говорит мама, глядя в телефон.
— Слаавься, родная моя, всеобщая мобилизация.
Мама улыбается, не поднимая глаз от телефона. Соня подносит ко рту сжатый в микрофон кулак и врывается с другим, непереводимо-тиктокерским речитативом. “Какофония получается”, — говорит мама, — “Сонь, включи, пожалуйста, компьютер”. Она ждет начала трансляции — школа, в которой учатся Варя и Соня, проводит прямой эфир, можно присылать свои вопросы. Елена бесконечно скролит одну и ту же страницу и смотрит в экран пустыми глазами, явно не вникая в то, что видит. В последнее время у нее проблемы с концентрацией: “Я все что-то ищу и никак не могу найти”. С тех пор, как ее вызвали на комиссию, у нее начались “панические атаки” — каждый раз, когда приходится иметь дело с кем-то из школы или из полиции, пульс у нее подскакивает до 120, мысли путаются, руки трясутся, хочется плакать. Елена отбрасывает телефон и поднимает глаза на Варю.
— Варь, че делаешь? Варь? Варь? Иди на пианино поиграй, Сонь. У тебя пианино. Сонь. Щас буду ругаться, щас буду ненадлежаще выполнять свои функции. Буду ругаться. Глянь, как будто это… я кому говорю вообще? И тебе, и тебе.
— Я смотрю, — отвечает Варя.
— Че ты смотришь?
— Кое-что.
— “Кое-что” — это что?
Соня и Варя сдвигают макушки — светло-русую и рыжую — вплотную над планшетом.
— [Написано] Сорок четыре видео, [но] видео никаких нет, — говорит Соня, тыкая в экран.
— Ну блин, вот. Пикули. Набираем “Пикули”.
Елена говорит, что Антон Пикули — любимый блогер Сони и Вари: “Вот они просто фанатки этого Антона. Там и фотки у Вари есть, и они все его выпуски смотрят, у него там и про политику”. Песня про большую страну — это его пародия на клип луганских “Сестер победы”, где две девушки поют о том, как в “родной России” сберегли достоинство и честь, а подтанцовка в костюмах сестер милосердия марширует и выстраивается буквой Z. На канале у Пикули выходят обзоры российской телепропаганды и новостное шоу “А что случилось”. Последний ролик называется: “Россияне не za войну: как нас обманывают соцопросы?”.
“Я их не сажала и не говорила: “Вот это плохо, а это хорошо””, — говорит Елена. Она рассказывает, что в их семье есть украинские корни, и дети об этом знают, что они любят смотреть сериал “Слуга народа” с Зеленским и очень переживают за украинцев. На Сонином пианино — несколько листочков с желтой и голубой полосой. Елена говорит, что не знает, кто из детей и когда это рисовал. Как-то еще до войны она нашла у детей в вещах военную пилотку, которую кто-то им подарил — вместо красной звездочки спереди была желто-синяя из пластилина. Еще дети давно боятся полицейских — шарахаются от них на улице, называют “космонавтами”. Елена такого страха раньше не разделяла, спрашивала у детей: “Чего их бояться? Мы просто идем”.
“Я новости начала смотреть, когда Навального посадили. До этого я особо не смотрела. [Начались] эти митинги, я смотрела новости и плакала. Дети это видели и сами, думаю, понимают, что это плохо. Я верю, что, если бы у меня были другие взгляды, у детей бы они тоже были другие. Но я считаю, что у моих детей нормальные взгляды. Я горжусь своими детьми”.
Наконец трансляция начинается — две учительницы говорят с экрана, что ждут вопросов от участников. Елена пишет в чат прямого эфира сообщение: “Вы считаете нормальным, что из школы детей могу забрать полицейские и спецслужбы, учитывая, что ребенок не совершил никакого преступления?”. Ей не отвечают, трансляция зависает. Елена говорит, что хотела встретиться с Вариной классной руководительницей и спросить, зачем она написала на Варю донос, но та отказалась, перестала брать трубку и отвечать на сообщения.
“Я не хочу на них ходить”
Адвокат Елены, Николай Бобринский, говорит, что в целом забрать школьника в полицию — не преступление. По закону ребенка 14 лет и старше можно задержать и отвезти в отделение, если он нарушил Уголовный кодекс, от 16 и старше — даже если Административный. “Мало ли, какая-то драка в школе, в этом случае можно и полицию вызвать, и, в зависимости от возраста участников, можно доставить их в отделение, даже наложить какой-то штраф”, — объясняет Бобринский, — “Но так, чтобы за аватарку — я с такой ситуацией сталкиваюсь впервые”.
В отделении Варю, по словам Бобринского, фактически допрашивали — по закону это можно делать только в присутствии психолога или педагога. Ни того, ни другого в отделе не было. Бобринский планирует подавать иск против полицейских.
В Вариной аватарке адвокат ничего противозаконного не нашел: ни Джавелина, ни украинский флаг, ни надпись “Слава Украине” не входят в список экстремистских материалов Минюста. Ответственность по статье о дискредитации ВС РФ Варя нести не может из-за возраста. На “Разговоры о важном”, с точки зрения закона, ходить необязательно — они относятся к внеурочной деятельности. По государственному стандарту посещать внеурочные занятия нужно, но выбирать их ученики могут сами. Например, заменить “Разговоры о важном” волейболом или плаванием.
Гражданские объединения “Альянс учителей” и “Мягкая сила” призывали родителей и учителей бойкотировать “Разговоры о важном”, называя их “уроками пропаганды” — в начале сентября на уроках детям рассказывали об Украине и “специальной военной операции”. “Альянс учителей” выложил в сеть шаблон заявления об отказе от “Разговоров” для родителей.
— Мама распечатала где-то отказ от этих уроков, написала: “Отказываюсь от уроков о важном”. Это как дополнительно образование, мама сказала. Я ей [учительнице] отдала бумажку, что отпустите меня в 13:40, мне надо в музыкалку. Она [говорит]: “В музыкалку, да? А на каком инструменте играешь?”. Я такая: “На фаготе”. Она такая говорит: “А вот у нас на “Разговорах” было о музыке. Ты бы могла нам что-то рассказать”. Я такая: “Блин, вбейте, что такое “музыка”, в Chrome. Лучший помощник”. Но я это, конечно, не сказала, — говорит Варя, — Мама узнала, что ввели еще уроки мужества. Где собирают пушки вот эти вот, что-то говорят, я не знаю. Мама такая спрашивает: “У вас еще нету таких уроков?”. Нету. Я говорю: “Сразу печатай отказ от этих уроков”. Я не хочу на них ходить”.
Уроки мужества действительно уже несколько лет проходят в российских школах и детских садах. Методические рекомендации для них размещены на сайте Фонда социально-культурных инициатив. В 2016 году на одном из форумов для занятия в московской школе военные искали тубусы от гранатометов ПТРК “Фагот”. И нашли.
Варин фагот лежит в большом черном чехле с карманами — чтобы играть, надо сначала его собрать. Варя надевает специальные подтяжки — они ложатся на спину широким черным крестом. Потом достает большую трубку с отверстиями — это нижнее колено или “сапог”. На нем пробковая насадка — ее нужно смазать, чтобы надеть малое колено, еще одну трубку, изогнутую. Варя вставляет ее в сапог и проворачивает, закрепляя. Дальше щелкают еще две трубки, к ним сбоку Варя прикручивает тонкую трубочку с сине-золотой насадкой. Потом открывает ноты, дует в трубочку, получается низкий, суровый, напряженный звук.
“Я считала себя матерью года — у меня дети учатся на отлично, ходят в музыкальную школу, я их одна воспитываю. Я думала, мне премию надо дать”, — говорит Елена. И рассказывает, что недавно ей позвонили из семейного центра “Гармония” — такие есть в каждом районе, они обычно работают вместе с опекой. В основном их клиенты — неблагополучные, малоимущие, многодетные семьи. Сотрудник центра сказал Елене, что им нужно вместе составить план по перевоспитанию ее семьи.
“Предполагается какая-то слежка”
В законе не уточняется, что конкретно значит “социальное сопровождение” — сказано только, что его проводят по индивидуальной программе. Эту программу “Гармония” и хотела составить вместе с Еленой.
Бывшая сотрудница отдела опеки и попечительства из Нижнего Новгорода Алеся Соловьева говорит, что программа социального сопровождения зависит от причины, по которой семье его назначили: на социальное сопровождение обычно попадают три категории семей: если родители страдают зависимостями, их обяжут отмечаться у нарколога, если не работают — встать на биржу труда. “Политических”, по ее словам, в ее практике еще не было, и как их можно сопровождать — непонятно. “Скорее всего будут какие-то визиты к психологу. Сотрудник КДН или детской комнаты полиции может приходить домой, назначать какие-то патриотические беседы и ликбезы как для девочки, так и для мамы. Это вообще очень патовая ситуация”. Соловьева отмечает, что подростки в школьных чатах часто обсуждают политику, многие поддерживают Украину. “Но “чтобы на учет ставить и в полицию — это бред какой-то”, — объясняет Соловьева, — “Может быть, администрации надо сдавать отчеты о том, что такие случаи есть. Тут явно есть неудовлетворенность со стороны школы — если бы они не сообщили в полицию, то никто бы об этом и не узнал. Школа ничего больше не придумала, дабы снять с себя ответственность — написала кляузу в КДН. Какая-то показательная порка”.
— Что во мне может быть такого плохого?, — с детской обидой в голосе спрашивает мама, застывая в вопросительной, требовательной позе — одна рука упирается в бок, другая согнутой ковшиком ладонью рыхлит воздух, как будто ждет, что туда положат ответ на этот мучительный, неотступный вопрос.
— Хорошенькая, — Варя тянется к ней, обнимает за талию. Но мама погружена в себя и не двигается, не обращает на нее внимания, Варя быстро отдергивает руки.
— Мало сказать, что хорошенькая. Нужен же какой-то повод, чтобы составить протокол. Они в тот день столько сделали незаконных вещей, а протокол в итоге выписали на меня, — мама смотрит на Варю, как будто ждет, что она ей объяснит, как так вышло.
— Надо было на меня выписать, — бормочет Варя, улыбаясь.
— Я ненавижу вообще это государство, вот этих вот всех людей в погонах. Они че хотят? Чтобы вот так вот все к ним относились?
— Может быть.
Бобринский говорит, что решение КДН “звучит как издевательство”. “Видимо, предполагается какая-то слежка за поведением родителей и контроль за тем что делает ребенок в социальных сетях”, — объясняет адвокат, — “Специальной нормы [которая предписывает родителям следить за детьми в соцсетях] нет, есть общая норма ответственности родителей за воспитание детей. Она предполагает обязанность прививать им поведение, которое соответствует общественным нормам — не ругаться, не сорить, не хулиганить, не бить витрины, не портить имущество общественное. Ситуация, при которой ребенок пишет в соцсетях матом, была бы более очевидной с точки зрения надлежащего родительского контроля. Но тут чисто политический вопрос. По сути речь идет о политическом перевоспитании, другого смысла я в этом не вижу”.
— У меня еще такое ощущение, может быть, я уже придумываю, что у меня стали прослушивать телефон. Такое может быть? Стало щелкать. Мне как-то кто-то говорил давно: “У меня телефон стали прослушивать, стало щелкать”. И вот у меня щас стало щелкать”, — говорит Елена. Варя где-то рядом и мнет в руках зеленый слайм, он набухает липким глянцевым тестом между ее пальцами. В Варином слайме — муравей. Она показывает его Соне, потом маме. Муравьи у них дома иногда проскакивают, никто не удивлен. “Может, это они [полиция] муравья увидели и поэтому?”, — Варя смеется, заглядывая Елене в лицо и делая предположение о том, почему силовики решили, что она — ненадлежащая мать. “Да, наверное из-за муравья”, — пустым голосом отвечает мама, глядя в сторону.
— Маму точно прослушивают, — смеется Варя, копаясь в ее телефоне. Соня поворачивается к ней, тоже заглядывает в экран — У нее минуту назад было 17 процентов, сейчас 10. Елена думает, что полиция, “Гармония” и школа их теперь “задолбят”. Постановление комиссии о постановке семьи на профучет адвокат с Еленой уже обжаловали и теперь ждут решения суда. Если будут продолжать давить, они все бросят и уедут.
Елена мечтает об этом с 24 февраля: “Я вообще в марте собиралась ехать на машине в Грузию с друзьями, абы куда, только отсюда подальше. Просто мне было страшно, я в окно смотрела и думала: “Сейчас сюда полетят самолеты, бомбы”. Мне было противно все здесь, эти люди, которые “давай-давай”, я каждый день смотрела новости и плакала, я не могла ничего есть. Мне вот, допустим, Соня неделю назад говорила: “Я, когда маленькая была, не понимала, почему мама говорит, что Путин плохой, а бабушка — что Путин хороший. А сейчас-то я понимаю”.
— Хорошим людям, которые любят свое государство. Ну, не государство, любят свою страну и пытаются для нее сделать что-то хорошее, им там навешивают ярлыки разные, ну такие, нехорошие, да? И наверное, вот, родителям тоже. Какая-то открывается новая дверь, новая возможность. Хорошим, нормальным родителям будут давать статьи и штрафы за ненадлежащее исполнение обязанностей. Да, Варь?
— Да.
— Я там мороженное принесла, пойдемте мороженное есть.
Текст Ани Воробьевой впервые вышел на сайте ROMB
Редактировал Антон Кравцов
Чтобы чаще публиковать материалы нам нужны ваши пожертвования. Их мы потратим на гонорары авторам, фотографам и иллюстраторам. Ниже есть форма для пожертвования любой суммы на будущее No future.
