Как в России убивают независимые СМИ и смогут ли они выжить

Шесть лет назад мне в фейсбуке написал какой-то мужик, представился Сергеем Пархоменко, сказал, что у него есть ко мне «небольшой разговор» и попросил мой телефон. Я напрягся и заигнорил этого странного типа. Через три дня он снова написал, что у него ко мне дело, и что мой номер дал ему сооснователь издания «Такие Дела» Митя Алешковский. Я ответил, потому что Мите доверял. Если бы я тогда хотя бы погуглил, то узнал бы, что Пархоменко — маститый журналист старой школы, но который не зашкварился в государственных СМИ, который основал премию «Редколлегия», который поддерживает российских независимых журналистов и гражданских активистов. Если бы я знал, то не вел бы себя, как мудак. Но о том, что мне присудили «Редколлегию» за текст о психушке, я узнал именно так. Уже после этого мы познакомились лично и я стал читать публикации Сергея, а после и слушать на «Эхо Москвы» и смотреть в Youtube. С тех пор для меня Пархоменко стал примером честности , твердости и стойкости, которая вообще мало у каких журналистов есть. Может и хорошо, что я не сделал интервью с ним раньше. Зато теперь разговор о том, как в России зачистили почти все независимые СМИ, разогнали журналистов и убили свободу слова — очень к месту.

— Сергей, первое, о чем хотелось бы спросить, — нападение на Дмитрия Муратова. Буквально в тот же день в одном из «патриотичных» телеграм-каналов появилась угроза в адрес всех журналистов, которые не поддерживают действия российской армии в Украине. «Мы придем к каждому из вас, ждите», — написали авторы, называя журналистов «мразями». Скажите, как лично вы относитесь к этому и стоит ли независимым журналистам опасаться?

— Конечно, это вещь очень ожидаемая, потому что когда власть демонстрирует свое отношение, когда власть начинает назначать кого-то врагами, то обязательно появляются энтузиасты, которые хотят показать свое рвение… Там есть реальные сумасшедшие, которые преисполнились страсти, ненависти и всего остального, а есть люди хладнокровные, расчетливые, которые таким образом пытаются выслужиться перед своим начальством, как-то обратить на себя внимание, добиться какой-то похвалы, награды, поощрения… Это, к сожалению, абсолютно естественный процесс. Российская власть сегодня сделала ставку на насилие во всех его формах, всех случаях и во всех направлениях. Это, в общем-то, единственное, чем они могут воздействовать на ситуацию, пытаться управлять ей. Грубо говоря — они могут только назначать всё новые и новые статьи Уголовного кодекса с наказанием по 15 лет за всё. За неправильное слово, неправильный взгляд, неправильный вздох, неправильный жест, за «колосок в поле», за недостаточно быструю реакцию, за недостаточно яркую поддержку… Это единственный инструмент, который у них есть… ну, и физическое насилие, которого все боятся. В конце концов, с точки зрения власти, проблема уличных акций была решена просто с помощью физического насилия — просто очень много били людей. Сильно били, мучили, таскали по асфальту, отдавливали руки и ноги, в конце концов создав этот условный рефлекс: «выйдешь на улицу — получишь резиновой дубиной по голове или тебе сломают руку…» Ровно так будет и с журналистами, я думаю, до которых они смогут дотянуться.

Фото: Наталья Демина

— Стоит ли опасаться, что они дотянутся до каждого?

— Те журналисты, кто находится в России, сейчас очень рискуют. Все, кто продолжают работать, находясь в Москве, Петербурге и других регионах России, очень рискуют попасть под прямое физическое насилие или давление. Это то единственное, с помощью чего власть умеет с ними разговаривать.

— Противостоять этому можно только силой, насколько я понимаю…

— Законом нельзя противостоять. Нельзя подать в суд, нельзя найти арбитра, который скажет, кто прав, а кто виноват. Нельзя найти адвоката, который научит себя правильно вести. Не существует здесь правильной линии поведения. «Противостоять силой» в каком смысле? Отбиваться, давать полиции сдачи? Тогда будет другая статья. Вместо участия в несанкционированном митинге будет нанесения телесных повреждений полицейскому при исполнении, а за это ещё более громадные сроки. А суд сейчас ничего не принимает во внимание и вообще никакого суда в этой ситуации нет…

— Это если мы говорим о полиции… Но, например, в ситуации с Муратовым это какие-то молодчики, подобие «титушек»…

— Понимаете, полицию натаскивают, натаскивают Росгвардию и разные другие ведомства, например ФСБ или СК… И все они пользуются услугами так называемых внештатных сотрудников. Ведь мы помним эти бесконечные обливания зелёнкой, которые в своё время пережил, скажем, «Мемориал» на своих безобидных школьных конкурсах, когда собирали детей для того, чтобы наградить их за школьные сочинения, а у дверей стояли молодчики… Я прекрасно помню, как своим собственным телом прикрывал пожилых женщин и учительниц с детьми, которые заходили в здание Дома кино, потому что у дверей их ждали с какими-то зловонными или едкими жидкостями, красками и всем прочим, чем закидывали, заливали и так далее… Я это хорошо помню, дело было около пяти лет назад.

— Следующий мой вопрос как раз про вехи, через которые мы прошли, которые вы, может быть, для себя отметили… Как мы попали из условной точки А, когда журналисты свободно могли работать, в эту адскую точку Б.

— Это очень длинная история. От роду этой истории — истории постепенно ужесточения государства, усиления давления — 22 года. Отсчет нужно вести с уничтожения компании «Медиа-Мост». С этого началась президентская карьера Путина. Дело возникло в 2000 году. Я в тот момент был главным редактором журнала «Итоги», который был частью этой самой медиакорпорации и который стал жертвой этой войны. Редакция журнала «Итоги» 19 апреля 2001 года в полном составе была уволена, и вместо нее была нанята другая. Это был такой уникальный акт устрашения — 74 человека, включая корректоров, редакторов, дизайнеров, секретарей, все в один день были уволены, и была набрана другая редакция из штрейкбрехеров. Журнал с таким названием просуществовал ещё 13 лет. Он был абсолютно другой, с другим содержанием, но сохранялись все графические особенности: весь макет, рубрикация, структура обложки и всё остальное, для того, чтобы он был похож на то, что было по состоянию на апрель 2001 года. 13 лет этот мумифицированный труп как-то передвигался по земле, до момента признания нежизнеспособным. Тогда же был перехвачен телеканал НТВ и тогда же была закрыта газета «Сегодня». Тогда же был перехвачен финансовый контроль над радиостанцией «Эхо Москвы», которой удалось сохранить редакционную независимость во многом благодаря дипломатическим талантам Алексея Венедиктова и нескольких его соратников, что отсрочило гибель на 21 год. Потом последовали и другие истории. Была история с Первым каналом, который тоже был передан из рук в руки. Была история с каналом REN-TV, которую мало кто помнит, там тоже была своя эпопея по зачистке. Потом, много лет спустя, была ситуация, с РИА «Новости», к тому моменту очень крупным государственным медиахолдингом, который под руководством Светланы Миронюк сделался чрезвычайно важным источником информации… Это был очень редкий случай, когда официальное государственное агентство, имеющее государственную лицензию на информацию, было ещё и высокопрофессиональным, очень надёжным, взвешенным, собрало под своей крышей великолепную журналистскую команду. Сейчас мало кто об этом помнит. А потом было решено, что такое агентство не нужно, а нужна Russia Today, и руководство РИА «Новости» было изгнано, само РИА «Новости» ликвидировано, люди в полном составе — уволены под разными предлогами. И вместо этого образовался конгломерат – Sputnik, Russia Today в том виде, как мы его теперь знаем.

Фото: Александр Сорокин

— Это было сравнительно недавно, на моей памяти…

— Это было на вашей памяти, но уже довольно давно — в декабре 2013 года. А ещё, конечно, до этого важнейшим этапом было принятие вот этой программы последовательного взятия под контроль всякого рода гражданской жизни в России — не только медиа, но и гражданских, волонтерских проектов, некоммерческий организаций. Это то, что произошло в середине 2012 года в качестве ответа на события зимы 2011-2012 годов — рост протестов, появление активной внесистемной оппозиции, тех, кого тогда пренебрежительно называли креаклами. Тогда к протестам, к гражданскому движению присоединились люди, которые раньше в нем не участвовали, что произвело на власть большое впечатление. Власть увидела в этом большую угрозу для себя, и тогда была принята целая программа, автором этой программы был сенатор Андрей Клишас, о котором в дальнейшем мы узнали много интересного, когда он оказался ключевой фигурой в истории с конституционными поправками 2020-го. Но тогда это была целая программа законодательных инноваций — чтобы искоренить в России всякую гражданскую активность, правозащитную деятельность и свободную медийную деятельность. Эта программа состояла из закона об иностранных агентах, введения института иностранных агентов и постепенного его развития. Изначально вся история с иностранными агентами была предназначена для НКО, и только позже стало понятно, что тем же способом можно бороться и со свободными медиа, распространив действие этих новых законов и на информационную деятельность. Вторая история, которая там была, — контроль над интернетом. То, что впоследствии превратилось в законы Яровой. Третья история — это финансовый контроль над краудфандингом, пожертвованиями, возможностью людей жертвовать деньги на ту деятельность, которая казалась им правильной. И, наконец, четвертая — законодательство о свободе печати. Закон о средствах массовой информации и смежные с ним законы. Вот эти четыре блока в законодательной реформе были впервые изложены в конце лета 2012 года, когда эту программу сенатор Клишас предложил управлению Администрации Президента и первое, что мы увидели из исполнения этой программы, — это «закон Димы Яковлева», принятый в самом конце декабря 2012 года, который был первым законом, устанавливающим дискриминационные нормы для определенных социальных групп. Небольших групп… но надо же было с чего-то начать… а дальше оно пошло и поехало.

— Хочу спросить по поводу пресловутой «коллективной ответственности». Конкретно мы — журналисты и журналистские коллективы — могли что-то изменить? И как вообще стоило себя вести, что делать, чтобы не допустить всего этого?

— Понимаете, медиасообщество в России — очень сложный конгломерат разных людей, организаций, по-разному устроенных медиа. Частные, полугосударственные государственные, федеральные, региональные, связанные напрямую с разного рода западными компаниями. Не только глянцевые журналы, издаваемые по западным лицензиям, но и такие медиа, как, например, «Ведомости», у которых были лицензионные соглашения с западными изданиями… Всё это было очень пестро и разнообразно. Поэтому, к сожалению, не создалось никакого единого журналистского сообщества или хотя бы обозримого количества каких-то крупных блоков, которые могли бы действовать солидарно и согласованно, это во-первых. Во-вторых, с 2001 года государство осознанно, последовательно вело борьбу с медиа и журналистикой экономическими методами и последовательно уничтожало всякую экономическую базу существования медиа в России. Был полностью взят под контроль рынок распространения, а это важнейшая вещь для любой печатной прессы. Сети киосков, сети распространения, подписка, которая в значительной мере была монополизирована «Почтой России». Были полностью взяты под контроль государства и полностью лишены всякой коммерческой составляющей механизмы распределения теле- и радиочастот. Были установлены чрезвычайно строгие нормы контроля для всякого рода кабельных и спутниковых сетей, они были очень уязвимы и должны были подчиняться любому капризу государственных чиновников. Дальше рекламный рынок, который тоже последовательно сокращался, уничтожался, от него отрезались целые сегменты… Я вот употребляю какие-то странные глаголы в безличной форме: «уничтожался», «отрезались»… Но они ведь не сами отрезались, это была последовательная воля государственных чиновников, этим занималась Администрация Президента, человек по фамилии [Алексей] Громов и его подчинённые. Они последовательно давили рекламный рынок, концентрировали его в руках нескольких крупных монополистов. Они создали механизм прямого давления на рекламодателей, когда любой рекламодатель, который заключал рекламный контракт с каким-то неправильным медиа, рисковал, что к нему придут. И придут сразу вместе с представителем налоговой инспекции, СЭС, пожарной инспекции, представителями всех надзорных организаций и спросят у него: «Вот ты торгуешь автомобилями, кто тебе разрешал рекламировать эти автомобили вот в этом журнале или на этом телеканале? Больше не ввезёшь ни одного своего автомобиля». Такие вот происходили разговоры. И первое, что делал торговец автомобилями — бежал расторгать договор с этим журналом или радиостанцией, надеясь спастись. Таким образом медийная сфера оказалась полностью выключенной из нормальной экономической жизни. В какой-то момент выяснилось, что никаких живых инвестиций в эту сферу нет, есть только инвестиции, заказанные государством. Усманову сказали: «Купи «КоммерсантЪ», — он купил. Мамуту сказали: «Удави «Ленту.ру», — он удавил. А если нет таких договоренностей — нет и никакого бизнеса. В этом смысле важной вехой было разрушение коммерческой основы телеканала «Дождь», которое мы тоже хорошо помним. Телеканал за один день потерял 80% своих рекламных контрактов, потерял всю свою кабельную и спутниковую аудиторию… И не потому, что он задал неправильный вопрос про блокаду Ленинграда, как нам пытались объяснить, а потому что прошла команда. Всего один день — и телеканал «Дождь» есть, а никакой экономической основы его существования больше нет. Вот это ответ на вопрос: «Почему в нашей стране журналистское сообщество не сформировалось?» Потому что оно было лишено всякой экономической самостоятельности и выяснилось, что единственная возможность существовать — установить какие-то «специальные отношения».

Фото: Давид Крихели

— Получается своего рода игра в ножички на большую компанию, когда по маленькому куску отрезается сегмент за сегментом…

— Именно так! И это совершенно не случайный процесс или стихийно сложившееся движение. Это осознанная политика, которая реализовывалась российской властью на протяжении последних 20 лет. Они последовательно работали над тем, чтобы в стране не осталось такой отрасли народного хозяйства, как медиа. Какое-то время оставались лицензионные издания, в определенной степени защищенные соглашениями со своими западными партнёрами. Там был отдельный рекламный рынок, пусть и очень специфический. Поскольку главным образом это был глянец, то и реклама была соответствующая — путешествия, БАД, довольно долго были разрешены спиртные напитки, которые сыграли колоссальную роль в поддержке российской прессы. Вообще, компании, торгующие спиртным, долгое время оставались последним экономическим оплотом свободной российской прессы, давайте скажем им за это спасибо. В какой-то момент запретили и их.

— Если это была целенаправленная политика, что мешало сразу прикрыть это каким-то единым законом, закрыть все СМИ одним росчерком пера?

— Какое-то время путинский режим интересовала его международная репутация. В том смысле, что им было важно сохранять какие-то аргументы в разговоре. Им было важно иметь что-то, чем они бы могли ответить на упреки. Они довольно долго считали, что нуждаются в этом, и сохраняли эти аргументы. Во-вторых, довольно долго во власти имела влияние группа людей, которая считала, что важно иметь инструменты манипуляции, что есть часть населения, которую они не достают с помощью своих официозных медиа — Перового канала, канала «Россия», НТВ и так далее. С людьми, которые не читают газету «Комсомольская правда», тоже нужно как-то иметь дело, посылать какие-то сигналы, что-то сообщать, понимать их настроение и прочее. Поэтому важно было сохранить определенный круг медиа, который работает с этой частью аудитории, статистически не очень большой, но влиятельной. Например, в 2011-2012 годах эта точка зрения продемонстрировала свою важность, так как стало понятно, что эти люди представляют из себя некоторую опасность — они могут вдруг сплотиться, выйти на улицы, выдвинуть какие-то требования, принести много всяких волнений. Они пусть и немногочисленные, но неугомонные, поэтому давайте и на них работать. В этом был резон существования нескольких медиа, которые сохраняли редакционную независимость путем хитрости и коварства их руководителей, которые умели поддерживать в контролирующих органах это ощущение. «Вы тоже заинтересованы в том, чтоб мы были! Вам тоже это бывает полезно, поэтому не трогайте», — как бы говорили они. Поэтому потребовалась война и сброс всяких масок, чтобы Россия оказалась в полной мировой изоляции и сказала, что теперь это всё больше не нужно.

Фото: Давид Крихели

— Мы можем найти какие-то положительные моменты в грустной истории с медиа? Ведь в условиях такого давления в России сформировался особый пласт журналистики, появилась премия «Редколлегия»…

— Несомненно. Я наблюдаю за этим процессом очень пристально, через окошко премии «Редколлегия», которая существует с лета 2016 года и работает в постоянном, ежемесячном режиме мониторинга за тем, что хорошего пишется и публикуется разными способами в России. Если вы заглянете на сайт «Редколлегии», который до сих пор существует, вы увидите, что там ежемесячно, буквально в ежедневном режиме выкладывались так называемые претенденты… Это ежедневная хроника, месяц за месяцем. И в итоге видим, что система традиционных медиа была разрушена полностью. Но на этом пепелище начали прорастать какие-то удивительные грибы. Вчера ещё не было, а сегодня уже есть. Это были медиа нового типа, очень подвижные, мобильные, легко создаваемые, очень динамичные. Они начали удовлетворять потребность читателя в чём-то, что имеет некоторую собственную информационную ценность, потому что читатель, который не хотел питаться официозными медиапродуктами, всё-таки сохранился. А, во-вторых, они начали использовать новые коммуникационные возможности для общения со своей аудиторией. Они пришли в интернет, социальные сети, наоткрывали всяких аккаунтов и каналов в «Ютьюбе», занялись аудиоподкастами, которые вообще распространяются некоторым особенным способом. Они первые поняли, что приложение для мобильного телефона тоже можно превратить в медиа, при том довольно трудно убиваемое. Они первыми освоили эти новые технологии и создали довольно мощную систему информационной журналистики… Это как раз то, что всячески поощряла премия «Редколлегия», и я считаю, в этом её главная заслуга. Она не создала этот рынок, но дополнительно его укрепила, создала на нем небольшой сегмент ажиотажного спроса. Есть вот такая премия, которую вполне реально получить просто потому, что сделана хорошая работа. Довольно быстро журналистская среда убедилась, что люди, которые занимаются премией «Редколлегия», смотрят, слышат и сами приходят туда, где эта работа хорошо сделана, сами находят авторов и сами их награждают. Для этого не надо интриговать, не надо быть с кем-нибудь знакомым, не надо иметь специального промоушена. Надо просто сделать работу хорошо — и её заметят…

— … Да, за это вам отдельное спасибо. С появлением премии возникла не только дополнительная возможность существовать независимым журналистам, но и сообщество…

— … появилась новая журналистская среда, которая оказалась довольно сплоченной, эти люди часто были знакомы между собой, они приходили с места на место, подхватывали линии друг друга, были очень восприимчивы к технологическим возможностям… Кто-то, например, первый придумал, что можно купить биллинги, заняться выяснением, кто куда летал, купив базы проданных авиабилетов. Вот эти технологические находки, работа с big data, всякими открытыми реестрами, всё это передавалось из рук в руки, использовалось очень эффективно и в итоге привело к расцвету такого рода журналистики в России, и сделало её одной из мощнейших в мире. И совершенно не случайно на этих журналистов посыпались международные премии и эта часть журналистики стало частью мировой журналистики, что, несомненно, большой успех. И это те самые люди, на которых пришёлся большой удар, когда государство их наконец заметило, обнаружило, что проиграло им, потому что эти расследования собирают огромную аудиторию, которой нет даже у государственного телевидения… И ещё важный момент — эта сфера журналистики сумела вырастить для себя систему альтернативного самофинансирования. Она была довольно скромной, но какие-то деньги удавалось собрать и тем самым замещать экономические основы функционирования традиционной прессы, разрушенные государством. Кроме того, она пользовалась возможностями, к которым прибегает вся мировая пресса, — возможностями поддержки различных журналистских организаций, разного рода союзов, международных НКО, фондов. Поэтому да, эта система расследовательской журналистики существовала в том числе за счёт поддержки крупных благотворительных компаний, фондов, которые не стеснялись вкладывать деньги в мировую прессу, и часть этих денег досталась российским медиа, что дало прекрасный результат и мы увидели расследовательскую журналистику и её плоды, а вовсе не подрывную деятельность или воспитание терроризма и торговлю наркотиками, как это пытается объяснить официозная пропаганда. Вообще, лучшее, что мы можем придумать в качестве контраргументов на эти обвинения, — просто ещё раз показать этот продукт. Вы нас обвиняете в том, что мы существуем на деньги какого-то фонда? Да, но посмотрите внимательнее, что мы сделали на эти деньги.

Фото: Ноэль Крихели

— Сейчас, когда мы наблюдаем практически выжженное поле, как вам кажется, какая ждёт судьба эти российские медиапроекты? Как они будут существовать? Перейдут в даркнет, будут распространяться на флешках или, как в СССР, появится самиздат…

— Я бы разделил эту проблему на две. Первая проблема — это существование и функционирование того, что раньше называлось редакционными коллективами. Есть люди, которые пишут тексты, снимают, обрабатывают данные… Пока складывается впечатление, что это может работать только в форме так называемой офшорной журналистики, за пределами РФ. Люди уехали и продолжают уезжать, для начала в какие-то более-менее случайные места из тех, куда могли выехать. Но постепенно этот процесс вступает в следующую фазу, когда люди перемещаются с места на место и стараются найти какую-то позицию для того, чтобы продолжать работать. Этот процесс будет продолжаться и приведет к какому-то позитивному результату. Какие-то из разрушенных российских медиа восстановятся вновь, какие-то реконструируются и преобразятся, но производство контента точно будет продолжаться, я в этом не сомневаюсь. Но есть и вторая сторона дела — это коммуникация, каналы связи между частью, которая производит контент, и аудиторией, которая его потребляет. Вот здесь наибольшие сложности, российское тоталитарное государство сюда направляет свои главные усилия, последовательно перекрывая каналы связи, и сейчас перспектива физической изоляции российского интернета представляется мне вполне реалистичной. Для того чтобы обойти эти ограничения, должны серьёзно шагнуть вперёд технологии спутникового интернета, и эта работа идёт. Есть крупные компании, которые этим занимаются, – Google, Starlink, Amazon, Microsoft, Apple и так далее. Раньше мы были вынуждены говорить, что здесь есть проблема, потому что Россия их мало интересует как рынок. Но мы так думали и про «Макдоналдс» или Coca-Cola, полагая, что они никогда не уйдут с российского рынка и готовы ради получения прибыли работать с любым диктатором, не ставя в приоритет какие-то политические или социальные вопросы. Но в какой-то момент переключается тумблер и эта логика вдруг меняется. Выясняется, что эти компании готовы пойти на коммерческие риски и даже прямые убытки, когда понимают, что включается механизм репутации. В конце концов, это тоже забота о коммерческом успехе, но они начинают думать о том, что будет с общественным мнением, репутацией, отношением крупных рекламодателей, которые могут отказаться сотрудничать с компанией, запятнавшей себя сотрудничеством с тираном. Поэтому логика в какой-то степени остаётся той же самой, но в то же время дает совершенно другой результат. В связи с этим мне кажется возможным рассчитывать на то, что внимание крупнейших компаний, которые занимаются сейчас поисками технологического прорыва в области коммуникации, будет направлено на Россию тоже. И это, разумеется, хорошая новость. Кроме того, вы сами сказали, что в конце концов придётся вернуться к какому-то старому опыту распространения неподконтрольной информации с помощью каких-то малоэффективных, но относительно надежных методов передачи её из рук в руки на каких-то материальных носителях или прямой связи от одного потребителя другому.

— … И тут мы возвращаемся к тому, о чем говорили ранее. Если у одного медиа не получается приспособиться к новым условиям – талантливые авторы легко переходят в другое…

— Да, всё верно, поэтому я склонен сравнивать их с грибницей, а не, например, кустами. Тут действительно есть некая среда, и именно здесь мы видим первые зачатки создания журналистского комьюнити, в каких-то кризисных ситуациях они проявляются. Все мы помним, например, историю с Иваном Голуновым, когда вдруг эта грибница как-то заколыхалась под землей и дала очень яркий внешний эффект, на который все обратили внимание и который привел к мало кем ожидаемому результату. В общем важной чертой этой среды является то, что это уже какое-то сообщество, где люди общаются между собой, переходят с места на место, устанавливают разумные правила конкуренции. Является ли «Проект» и «Важные истории» конкурентами? Да, конечно! Но мы видим много примеров их сотрудничества, при этом они сохраняют каждый свой стиль, мы понимаем, что это два предприятия, существующих внутри одной индустрии, и между ними существуют правила fair play. Поэтому мы можем рассчитывать, что и в этот трагический период это будет продолжаться в том же духе.

Фото: Давид Крихели

— Вспоминается банальная поговорка «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Я сам вижу, как от конкуренции мы перешли к самым неожиданным коллаборациям…

— Я могу сказать, что это не первый подобный случай. Мне кажется, что есть прямые аналогии с очень интересным периодом в нашей истории, совершенно забытым. Я имею в виду самый конец 1980-х и начало 1990-х. Момент политических реформ в Советском Союзе, падение Советского Союза, когда Москва превратилась буквально в мировую столицу журналистики. Сюда приехали несколько сотен сильнейших мировых журналистов, а среди них — несколько десятков просто блистательных мировых журналистов, которые впоследствии сделали мощную карьеру, стали главными редакторами крупнейших изданий и так далее… И все они в своей биографии имеют этот эпизод. Я тоже работал в Москве в конце 1980-х – начале 1990-х годов, и это была чрезвычайно интересная эпоха такого журналистского Клондайка… Эпоха быстрого и лёгкого доступа к важнейшей информации по поводу событий, которые интересовали весь мир, потому что всем было страшно интересно, что будет с Советским Союзом, коммунистическим экспериментом, как это всё будет развиваться… Вот тогда Москва была местом, с одной стороны, необыкновенно острой конкуренции, а с другой стороны, необыкновенно тесной и честной кооперации этих журналистов, сначала зарубежных, а потом и советских, которые втянулись и начали работать по этим принципам. Частью этого была битва нескольких крупнейших информационных агентств, которые очень остро конкурировали и в то же время взаимодействовали, собирали массу международных премий и пооткрывали массу невероятных тем… В какой-то мере то, что происходит сейчас, напоминает тот период.

Фото: Давид Крихели

— Когда весь этот ад закончится, как этот процесс будет происходить и кто будет делать эту новую журналистику в России? В Россию вернутся уехавшие журналисты и спонсоры?

— Предсказать это невозможно, мы не знали, кто будет делать ту журналистику, которую мы видим сегодня. Если мы оглянемся на несколько лет назад, мы не обнаружим там Анина с Баданиным, по крайней мере в той роли, в которой они есть сегодня. Они уже работали, но не занимали того места, которое занимают сейчас. Не обнаружим там Дудя и ещё огромного количества людей, которые сегодня находятся в центре российского журналистского процесса. Никто не мог этого предсказать, все только наблюдали за этим и старались как-то содействовать. Никто не знает, что из этого выживет, возродится и так далее. Но пустого места точно не будет. «Редколлегия» в какой-то момент споткнулась и замерла, не понимая, что же теперь делать. А теперь понятно, что нужно продолжать делать это же самое, потому что уже сейчас оно начинает функционировать, появляются публикации, которые обращают на себя внимание, и их будет становиться больше и больше. Так что наш поезд, замедлившись на какой-то момент, продолжает движение. Очень многое будет зависеть от технологий, вот всё что можно сказать. Технологии будут определять связь с аудиторией, финансовые стороны, возможности поддержки… Мне интересно, например, что будет с людьми, которые постепенно начинают понимать, как они страшно виноваты, что они в своё время позволили государству отсечь их от медиа как от сферы инвестиций и, надеясь не раздражать государство, отказались от этого. Что будет с теми, кто сейчас робко протестует против войны и того, что политика путинской диктатуры изолировала Россию от всего остального мира и они видят в ужасе свои рушащиеся бизнесы, созданные всей их жизнью, их громадные банки и гигантские металлургические компании… Может, они что-то поймут про это? Может, они поймут, что есть некоторые ценности, которые являются их защитой, защитой той инфраструктуры и того ландшафта, в которой только и может существовать бизнес? А может, они не успеют этого понять, их просто раздавит, снесёт этой волной, а на их месте появятся какие-то другие, которые сразу родятся с этим пониманием. Потому что в конце концов эта тупость и трусость, которую проявил российский бизнес, не на генетическом уровне передается, вообще-то она свойственна не всем людям…

Разговаривал Антон Кравцов

Фото на обложке сделал Георгий Малец

Чтобы чаще публиковать материалы нам нужны ваши пожертвования. Их мы потратим на гонорары авторам, фотографам и иллюстраторам. Ниже есть форма для пожертвования любой суммы на будущее No future.