В каких условиях российские врачи борются с коронавирусом
«Не отвлекайте меня без нужды. Даже ответом на это сообщение. Вам трудно понять, что люди с утра до ночи работают, как я, например, ни когда так не работал. Сидите на карантине и не мешайте. Уверен, Ваши тексты принесут меньше пользы, чем просто сидение дома», — это последний комментарий, который мне пришел уже после того, как я собрал текст с монологами врачей, брошенных на борьбу с коронавирусом. Он может показаться резким и обидным, но только если не знать, в каком аду реально сейчас находятся многие медицинские работники в России.
В пандемию задействовали не только профильных специалистов, но подтянули и травматологов, и стоматологов и даже фармацевтов. Найти героев в таких условиях мне было не очень сложно. Уговорить их на деанонимизацию — практически невозможно. Врачи и не говорили ничего крамольного, но все равно боялись репрессий со стороны начальства. Многие сливались в последний момент, переставали отвечать на звонки, хотя сначала готовы были говорить, кто-то просил денег за интервью. Тем не менее эти монологи дают понимание, что происходит с медицинскими работниками в условиях российской системы здравоохранения в кризисной ситуации. У них происходит полная жопа, о которой сейчас говорят многие неравнодушные и желающие помочь люди.
Я иллюстрирую этот текст работами фотографов, участвующих в благотворительном аукционе «Фотографы — врачам», организованном Академией «Фотографика» совместно с Фондом «Живой» и проектом EverydayRussia. На деньги, полученные от продажи работ известных и начинающих фотографов, фонд закупает средства индивидуальной защиты (респираторы, маски, комбинезоны, щитки и очки) и безвозмездно передает их врачам российских больниц. Поверьте, там этого не хватает. Я не могу купить сейчас ни одну из фотографий, но могу помочь хотя бы сидя дома и делая тексты.
«Из окна казармы» // Фото: Артем Чернов
Перинатальный центр Саратов. Алексей Долотов, реаниматолог
Я — заведующий реанимацией новорожденных. Сейчас нас перепрофилировали из-за вируса. Теперь акушеры лечат вирусные патологии, а детские реаниматологи лечат взрослых пациентов. Это не просто, потому что всю жизнь ты работаешь с маленькими пациентами и знаешь их патологии, а переключаться сложно.
Из роддома сделали госпиталь. То есть, вывели всех женщин и детей, сделали подводку кислорода и получился госпиталь для пациентов с коронавирусом. Вчера нам привезли 23 человека. Сегодня еще не могу сказать сколько. Пока еще загруженности коек нет, нам хватает персонала. Но я боюсь, что, когда мы полностью загрузимся — у нас госпиталь на 200 коек — то людей не хватит.
Нам поставили шлюзы, чтобы не соприкасались помещения. Есть зеленая зона, есть красная зона. Это как зона отчуждения в Чернобыле. В красную зону когда заходишь, переодеваешься в шлюзе. Те, кто в красной зоне, не могут оттуда выходить, они морду почесать не могут. Они маски снять не могут. То, что у тебя течет там где-то, скапливается (в маске), ты это не можешь это убрать. Ты в двух перчатках. Если тебе нужно что-то сделать, то ты надеваешь третьи перчатки. Но тогда ощущений (тактильных) никаких нет, а это тоже непросто. Костюмы защиты у нас в достаточном количестве, но в них невозможно жить дольше 4 часов. Это на пределе возможностей. Я вот только оттуда вышел, снял костюм — и был насквозь мокрый. Это очень тяжело.
«Слоны» // Фото: Анна Иванцова
Персонал живет в общежитии. Это я просто ходил домой вот эти сутки, а так есть общежитие на четвертом этаже для тех, кто боится идти домой, у кого есть маленькие дети или пожилые родственники.
Ощущаем ли мы заботу руководства? Пока сложно сказать, потому что мы работаем второй день. У нас никто не спрашивал, будем ли мы так работать, или нет. Это наш долг. Но очень много сейчас всяких неурегулированных моментов. Но хочется верить, что, по ходу работы, все будет меняться к лучшему.
Путин обещал врачам 80 тысяч рублей… Но нам чего только в жизни не обещали. Может быть по-всякому. Нам как-то очень хочется верить в это. В то, что нам дадут то, что обещали. Но что будет на самом деле, я сказать не могу.
«Звезда» // Фото: Сергей Карпов
Национальный медицинский исследовательский центр травматологии и ортопедии имени Н.Н. Приорова. Москва. Анонимно
Я работаю в шлюзе. Есть «грязная зона», где все вот эти пациенты, есть чистая зона — это жилой блок, место где мы едим, где мы, по сути, живем. Я работаю в шлюзе — это между чистой и грязной зоной. Это люди, которые выходят из грязной зоны, мы их обрабатываем. Я устроен здесь как терапевт, то есть, на врачебную ставку, но пока мы занимаемся явно не врачебной работой. Может быть, этим должен заниматься средний медперсонал, медсестры, частично привлекать санитарок. Но пока есть возможность, нас поставили туда. Потихонечку народ среди врачей уже выбывает и нас будут переводить в отделение лечить пациентов.
Изначально мы готовились к приему 110 пациентов, они заполнились максимум за три дня. Максимально, что мы можем принять, это 250 человек. То есть, у нас есть 250 коек. Если поставить еще дополнительные койки, то будет 400. Пациентов я пока видел двоих. Ну, пациенты тяжелые. Это вирусное заболевание, у них одышка, им тяжело дышать. Но мы — травмотологи-ортопеды, мы вообще этого не понимаем. Даже если есть алгоритм в каком случае и что делать, нам это тяжело. Поэтому всем пациентам мы тупо назначаем плаквенил и эритромицин. Если какие-то проблемы или пациенту стало хуже, или тебе что-то непонятно, то ты вызываешь терапевта или инфекциониста. Эти люди, которые хотя бы чуть больше понимают в этом.
«Танцующий лес» // Фото: Сергей Строителев
Как нас защищают от заражения? Ну, есть СИЗ — это комбинезоны. Мы их называем противочумными. Они одноразовые, но мы их используем три раза. Моем, стираем, обрабатываем ультрафиолетом, потому что просто их не хватает. Респираторы есть в достаточном количестве, но это опять же респираторы второго класса защиты, которые в принципе не предназначены для такой работы. По правилам должен быть минимум третий класс защиты. Их, естественно, нет. Кто-то из врачей в отделениях покупает или как-то сам достает. В грязных отделениях — в приемных и реанимации — есть специальные маски со сменными фильтрами, но в отделениях такого нет.
Во всех отделениях работа организована по-разному. Есть отделения, в которых шестичасовой график, есть те, где восьмичасовой график. Чаще всего ты выходишь каждые сутки на 6 или на 8 часов. У меня немного другой распорядок, но мы обособленное подразделение, мы сами с ребятами назначили свой график. Мы 4 часа работаем, 4 часа отдыхаем, потом опять 4 часа работаем и 16 часов отдыхаем.
У нас есть жилая зона. Это отдельный корпус. Изначально говорили, что всем места не хватит. То есть, надо понимать, что комнаты и кровати — это просто спальные места. Ты пришел, поспал, шмотки собрал и ушел, потом кто-нибудь придет и будет спать дальше. Но пока вроде всем хватает места. Я занял отдельную комнату и на нее никто не претендует пока. Есть разговор, что есть несколько отелей, которые готовы принимать наших сотрудников, кормить их бесплатно, бесплатно стирать их вещи. Но это было бы проще, если бы мы принадлежали департаменту здравоохранения Москвы. А у нас все же федеральное учреждение. Поэтому это решается на уровне министерства здравоохранения, как нам это объясняли.
Автопортрет № 7 из серии «Метаморфозы. Чёрное» // Фото: Мария Плешкова
По поводу оплаты все очень туманно. Мы, вроде как, подписывали временные договоры, потому что мы не сотрудники ЦИТО, а аспиранты. По временному договору у нас прописан оклад 22 тысячи рублей, плюс 50% от оклада — это какие-то там доплаты, я даже не помню за что. Помимо этого 70 тысяч — это выплата от департамента здравоохранения Москвы. Все, по договору больше ничего не написано. Отдельно нам сказали, что будут оплачивать отработанные часы. Плюс мы все надеемся, что будут путинские выплаты, которые он обещал — 80 тысяч. Сколько нам работать по времени — не ясно. В договоре ничего не написано, он заключается бессрочно.
Мне пока все нравится, и если будет такая же зарплата, то я бы хотел, чтобы это продлилось. Как бы это цинично не звучало. Потому что мы все аспиранты, мы не получаем зарплату и платим сами за свое обучение.
«Птичка» // Фото: Мария Ионова-Грибина
«Городская Александровская больница». Санкт-Петербург. Анонимно
Сейчас я волонтер, хотя я бывший сотрудник больницы. Но бывших не бывает, поэтому, когда у коллег случилась беда, я ушла в отпуск неоплачиваемый. Сейчас мы помогаем заниматься поставками, потому что СИЗов (средств индивидуальной защиты — прим. «Спектра») нет. В Питере я сейчас отвечаю за Александровскую больницу. Это самая крупная больница города. Нулевой пациент появился там в кардиологическом отделении. Женщина приехала с обширным инфарктом и сразу от нее заразились несколько сотрудников. Нас закрыли на инфекционный карантин. Мы работали в карантине, а на днях нас перепрофилировали и мы открылись полностью, как «ковидный стационар». У нас 1100 коек и 500 человек — смена.
Закрывались на карантин не только мы, но и другие «тысчники» в Петербурге. Создалась практически коллапсная ситуация с количеством коек. Когда мы открылись, нас моментально завалили. Но такая ситуация по всей стране. Для врачей организовали гостиницы прямо на территории больницы, потому что многие не могут вернуться к семье. У кого-то дети, у кого-то старые родители. Ковидные стационары перепрофилированы и получается, что там все врачи в зоне риска.
Какая компенсация будет врачам? Я не знаю пока. Должны быть президентские выплаты — 80 тысяч, плюс Беглов (Александр Беглов, губернатор Санкт-Петербурга — прим. авт) сейчас ввел единовременную компенсацию для врачей, заболевших на рабочем месте — 300 тысяч, но пока этого еще по факту никто не получал, потому что мы только начали работать. Формально все вроде как хорошо.
«Озеро Ваасъярви» // Фото: Денис Синяков
Сейчас главное, чем я занимаюсь — это поиск. Поскольку я долгое время занималась закупками, самая большая проблема сейчас состоит не в том, чтобы просто купить СИЗ, а купить их нормального качества. Потому что то, что периодически поставляется… в том числе было привезено на скорую руку и без проверок из Китая — это… проще без всего тогда ходить, чем в этом. Там расходятся швы, ткань неудовлетворительного качества, неправильные размеры.
Мы не сторонники истерии и против того, чтобы говорить, как все плохо. Да, СИЗов не хватает, но их не хватает во всем мире, потому что таких коллапсов не было никогда. Их просто не производили в таком количестве. Потому что обычно это никому не надо в таком количестве. Они валялись на складах и «умирали». Но вот ситуация произошла такая и начало подниматься российское производство. У нас прекрасные ребята-производители. Они, конечно, медленно разгоняются, потому что трудно ткань найти. Но и костюм за 500 рублей легко выдерживает 5-6 дезинфекций в отличие от китайского, который типа такой же, но продается за 800 рублей и разваливается на глазах.
«Врозь» // Фото: Евгений Фельдман
«Саратовская городская клиническая больница №1. Саратов. Анонимно
У нас в больнице госпиталь не развернут. Мы принимаем соматических больных так же, как и принимали. Мы теперь не принимаем пневмонии, их везут в другие больницы. Но у реаниматологов подается резервный список, по которому, если что-то случится, будут привлекаться люди в госпитали.
Как мы защищаемся от заражения? Ну, врачи, которые работают во 2-ой советской, где развернут госпиталь (Городская клиническая больница № 2 имени В. И. Разумовского — прим. «Спектра»), не живут дома. Они живут в общежитии. Там есть общага. Быть уверенным, что не заразишься… этого нет. Потому что если даже брать наши великие клиники, например, в Коммунарке, и там врачи заражаются. Хотя у них есть и шлюзы, и зеленые зоны, и красные коридоры, и все средства защиты, там врачи тоже болеют.
Перепрофилирование больницы под коронавирусный госпиталь не может быть грамотно от и до организовано, потому что нужны специализированные больницы с боксами, со шлюзами. В большинстве больниц, наверное, в 100% это просто организовать невозможно, потому что нельзя сделать шлюзы, зонирование и отделить врачей от больных. Это нужно изначально иметь такую больницу. Вот как они сейчас строят в новой Москве, то есть, это специально подготовленная больница с боксами и изоляторами. У нас же нет такого, у нас обычные палаты…
«Края» // Фото: Михаил Мордасов
Паники нет, но все боятся, конечно. У нас выбора-то нет. Если все врачи скажут сейчас, что нет, мы с этой ерундой работать не будем, то и работать будет некому. Я не знаю, правда или нет, но я слышал, что у нас стоматологов начали даже учить работать с фонендоскопом, который они никогда в жизни в руках не держали. Да и анализов они никогда не смотрели.
Про компенсации говорят, конечно, много. Но говорят, что доплаты будут осуществляться только больницам, которым присвоен статус госпиталя. Наша больница, работающая в обычном режиме, никаких надбавок и льгот не получает. Да и с теми, кому положены надбавки — непонятно, будут ли они… Потому что, как всегда, у минздрава нет денег. Пока еще ничего не известно и пока еще никто ничего не получал.
«Псков» // Фото: Дмитрий Марков
Я точно могу сказать, что наша больница ничего не получит. Нам бы получить хотя бы свое, потому что у нас тоже прекращался прием больных. Естественно, что все деньги, из которых получают зарплату врачи — это деньги, которые они заработали на больных. Если нет у тебя больных, то ОМС не оплачивает тебе истории болезни, которые ты закрыл, соответственно, нет денег у больницы, чтобы тебе выплатить зарплату. Мы надеемся, что все будет в порядке, но это не факт.
Текст впервые опубликован в издании «Спектр»
Фото для обложки — Из проекта «В поисках островов» // Оксана Юшко
Чтобы чаще публиковать материалы нам нужны ваши пожертвования. Их мы потратим на гонорары авторам, фотографам и иллюстраторам. Ниже есть форма для пожертвования любой суммы на будущее No future.
